Она пискнула:

– Какие?

– Всякие, – повторил я. – Разные.

Выходя во двор, все еще думал об этих дракончиках, крохотной фее. Такую красоту нельзя изгонять, нужно только найти, как ее встроить в наш суровый и морально чистый пуританский христианский мир, раскрывший перед человеком путь прогресса.

Когда вернусь, дам задание отцу Тибериусу, а он засадит за книги кого-нибудь из ученых монахов. Цистерианцы – народ ушлый, где-то да отыщут намек на то, что Господь создал эти создания, чтобы освещали дивными огоньками его эдемский сад и ночью. Красотой нужно иметь возможность любоваться в любое время суток, это неотъемлемое право цивилизованного человека, а Господь точно имеет в виду построение правового и в некоторой степени гуманного общества под четким и ясным наименованием Царства Небесного…

А раз они создание Господа, то их нельзя уничтожать и преследовать, вот так-то. Штраф такой-то, а за повторное деяние – каторга на каменоломнях. Убил в третий раз – казнь через повешенье с конфискацией и лишением титулов. Как за порчу особо важного имущества.

Тут, правда, есть нюансы, все-таки это не имущество… ну тогда как за издевательство над животными. В цивилизованных странах на первый раз тоже отделываются штрафом, хоть и не мелким, а потом уже и тюрьма. Только я не обещаю комфортное содержание, ибо я гуманист, а гуманист не может быть ко всем ах-ах, если к одним гуманист, то для их оппонентов выглядит лютым злодеем.

Во дворе кипит натурально-общинная или, как ее правильнее, трудовая деятельность. Я посмотрел свысока, в смысле, с высокого крыльца, мелькнула мысль, что нужное выполнил, в права вступил, можно и в Варт Генц, но свободного времени еще масса, при моей скорости могу успеть туда-обратно сотни раз, пока подойдут мои войска…

Алвима вышла из-за построек, улыбнулась сдержанно, но когда подошла ближе, я рассмотрел, как дивно сияют ее крупные черные глазищи, а пухлые губы за ночь стали еще вздутее.

– Мой господин, – сказала она смиренно, – что-нибудь изволите?

– Да, – ответил я.

– Я готова служить.

– Пойдем в дом, – сказал я, – расскажешь немного о своем крае и соседях. А то я знаю королевство Турнедо и королевство Варт Генц, но что между ними затаился и такой вот мирок, даже не догадывался.

Она ответила еще смиреннее:

– Как велишь, мой господин.

Я хотел было пропустить ее вперед, но она остановилась, я вспомнил, что в их племени женщина идет только позади, пожал плечами, но в чужой монастырь со своим уставом не хожу, вообще по монастырям как-то не вообще, прошел вперед, но в холле остановился в изумлении.

На боковой стене зеркало, которое вчера почему-то не заметил, сейчас сразу уставился в туповатом изумлении. Всадник проедет, не пригибая головы и растопырив ноги, рама толстая, массивная, для таких размеров так и должно быть, однако же…

– Здорово, – сказал я, – никогда таких громадных не видел. А почему не в твоей спальне?

Она взглянула на зеркало, перевела взгляд на меня.

– Не перетащить, – объяснила она, – вон какое громадное. И в дверь не пройдет, пришлось бы стену ломать. А самое главное, иногда я там себя не вижу.

Мое сердце подпрыгнуло и замерло в охотничьей стойке.

– Ого! А что видишь?

– Ничего, – ответила она хладнокровно. – Когда гроза, то там все зеленое и как будто круги идут по воде, а когда слишком жарко – плавают всякие пятна. Как в глазу, если надавить пальцем на глазное яблоко.

– В грозу и жару, – повторил я.

Она сказала терпеливо:

– Не только. Еще в какие-то дни, я не запоминала. Иногда все хорошо, а там вдруг ничего. Просто серо. Так что оно служит… когда само захочет.