Я втайне надеялся, что сразу же отыщет спрятавшегося монстра, однако Бобик вел себя так, словно нет вообще ничего подозрительного, прыгал и дурачился, совал всем в руки обломок бревна и уговаривал бросать ему, да еще как можно дальше.

Астрида, которая даже не пыталась взять эту палочку, по мнению Адского Пса, сказала язвительно:

– Мне как-то чудилось, этот песик любого зверя отыщет!

– Это не охотничья собака, – возразил я. – Это вообще не собака.

– А кто?

– Пес, – сказал я гордо, – друг человека. А человек здесь я. Ты тоже, кстати, мой друг.

– Ну, спасибо!

– А я разве не твой друг? Ну вот.

Она фыркнула и удалилась, высоко задирая нос, а я неспешно осмотрел места, где погибли барон, служанка и сенешаль, но зацепок пока никаких, ибо происходило все не только в разных местах, но и в разных локациях: барон в зале, сенешаль во дворе, выложенном брусчаткой, начальник охраны между конюшней и кузницей, где земля все еще влажная после короткого, но сильного дождика, а служанка в покоях баронессы…

Потом был ужин, достаточно короткий, обе женщины почти не ели, а я быстро побросал в себя все, что было на тарелке, и сказал, что задам еще пару вопросов слугам.

Когда вернулся, Астрида, уже проводив баронессу, деловито приподнимает гобелены, какие-то камни даже простукивает костяшками пальцев и прислушивается, хотя, на мой взгляд, в такие глыбы даже если кувалдой, отклик услышит только сумасшедший.

– Я уже проверил, – сообщил я.

Она фыркнула.

– Что, мужчины делают правильно?

– Бывает, – ответил я мирно.

Она обернулась, лицо встревоженное, а глаза распахнулись шире.

– Что-то стряслось?

– Пока нет, – ответил я. – Может быть, зло затаилось с нашим появлением. Во всяком случае, будем спать настороже… Ты сова или жаворонок? Ладно, спи первой, потом разбужу, будешь сторожить ты.

Она посмотрела исподлобья.

– Здесь одна кровать.

– Я не буду тебя сталкивать, – заверил я. – А ты только не лягайся… по возможности. И не храпи очень громко.

Она сказала сердито:

– Я вообще не храплю!

– Тогда нет проблем, – заверил я. – Я тоже не храплю. Раздевайся, ложись, а то, думаю, завтра день будет потруднее.

Она поколебалась, наконец буркнула:

– Хорошо, отвернитесь… сэр.

Я отвернулся, но заметил невинно:

– Вообще-то я уже видел тебя… без одежды. И мои ладони еще помнят твою кожу на ощупь. Даже сейчас по ним бегут мурашки, только представлю.

– Не вспоминайте!

– Я не вспоминаю, – сообщил я. – Это они сами… чешутся.

Она сказала сердито:

– Тогда мы были… на работе! И не надо говорить… всякое.

– Не надо, – согласился я. – Тем более что мы сейчас тоже на работе.

За спиной шелестело, звякало, наконец зашелестели простыни, но кровать под ее заячьим весом даже не скрипнула.

– Вы можете повернуться, – донесся голос.

Я повернулся, она уже под одеялом до самого подбородка, и начал неспешно раздеваться.

Она возмущенно хрюкнула и почти подпрыгнула, разворачиваясь в другую сторону. Я сложил одежду рядом на стул, меч привычно занял свое место у изголовья, а когда я опустился на ложе, то сразу проверил, чтобы до рукояти не нужно было даже особенно тянуться, пальцы тут же должны ощутить привыкший к ним рифленый металл.

– Хорошо, – сказал я и потянулся до хруста суставов, – теперь спи, пигалица. Под утро растолкаю.

Она пискнула из-под одеяла:

– Почему пигалица?

– Это такая пичужка, – объяснил я. – Мелкая птичка. Но хорошенькая. И писклявая.

Она чуть повернула в мою сторону голову.

– Я не писклявая!

– Не писклявая, – согласился я великодушно, – а что временами… то не в счет.

Она сердито блымнула на меня большими и блестящими в полутьме глазищами.