– Эх, – сказал я, – если бы мои военачальники вот тоже так же…

– Мужчины любят воевать, – произнесла она грустно, – и очень боятся, как бы никто не подумал, что они трусят.

Я сказал невольно:

– Но ведь трусость… гм… всегда и везде была… ну, не совсем достоинством.

Она сказала живо:

– Нет стыда убежать с поля боя, если грозит неминуемая гибель! Ахилл, Аякс и все герои, которых ставят в пример, выходили в бой, закованные в доспехи и вооруженные до зубов. Это что, трусость?

Я сказал с усмешкой:

– Пока что такого никто не говорил.

– Когда Ахилл, – продолжила она, – лишился из-за гибели Патрокла своих доспехов, которые тот одолжил, он вообще не выходил из шатра, разве не так?

– Так, – подтвердил я.

– А в бой пошел, когда ему дали доспехи, которые вообще невозможно пробить никаким оружием! Разве это его позорит?

– Гм, – сказал я, – как-то даже не подумал… С точки зрения рыцарства он провел поединок с Гектором нечестно.

– Но воспевают Ахилла? – спросила она живо. – То-то! Греческий закон карал того, кто бросил щит, а не того, кто бросил меч или копье! Потому что важнее избежать гибели самому, чем погубить врага!.. И вообще, мой господин, хороший полководец должен умереть от старости, а не на поле боя!

Она улыбалась чисто и светло, от нее исходит материнское тепло, в то же время выглядит такой обольстительно зовущей, что я сказал себе жестко: нет уж, нет уж. Я – государственный деятель, нам не до баб-с. Тем более что я уже открыл великую истину, что бабы все одинаковы, а если так, зачем переплачивать? Надо брать, что подешевле. Служанок, к примеру.

Закончили медовыми пирогами, я снова сотворил кофе, Лоралея отпивала мелкими глотками, но безбоязненно, чему я снова восхитился. Когда она поднимала веки, казалось, что снимает с себя всю одежду. И когда опускала их, я тоже чувствовал, как опускает платье с белых нежных плеч, вот ткань сползает еще ниже, обнажая полную грудь, нежный женский животик, наконец платье складками укладывается на полу, а она грациозно переступает через этот лишний ворох, идет ко мне, словно плывет по воздуху…

Я вздрогнул, перехватив ее взгляд, по-женски понимающий. Женщины если и не разбираются в движении небесных светил, то очень хорошо понимают, что значат наши взгляды.

Она медленно поднялась, отодвинув стул, снова бросила взгляд на дверь, ведущую в спальню. Я застыл, когда она, оставив дверь открытой, начала медленно и грациозно сбрасывать одежду. Стыдливость, вспомнилось, это свойство, которые мы почему-то приписываем женщинам.

Лоралея сбрасывала одежду просто и естественно, без всякого кокетства и ужимок, без эротики, присущей стриптизу, но получилось у нее так, что внутри меня все взвыло.

Так же медленно и грациозно она опустилась под одеяло. Я перехватил слегка удивленный и вопросительный взгляд. В черепе заметались горячечные мысли, как суметь отказаться, я железный, вон лежит голая женщина и смотрит на меня в требовательном ожидании, ни один мужчина не сможет отбрыкаться, трусы закомплексованные, как бы чего про них не подумали, а я вот сумею, сейчас подойду и скажу…

Я подошел, она протянула ко мне белые нежные руки. Одеяло соскользнуло, обнажив дивной формы грудь с широкими алыми сосками. Ниппели уже затвердели и поднимаются мне навстречу, похожие на спелые ягоды земляники.

– Как хорошо, – выдохнула она счастливо, – как замечательно… принадлежать самому могущественному человеку в Армландии!

Руки мои, почти не подчиняясь мне, совлекли одежду. Я нырнул к ней в ложе и сразу погрузился в негу и счастливое блаженство, которого не испытывал с момента рождения на свет.