Я кивнул.

– Понятно, эндемичный вид. Как вон женьшень растет в Уссурийской тайге – женьшень, а в других местах это простые корешки. Или пантокрин только на Дальнем Востоке… Честно говоря, даже не знаю, хорошо это или плохо.

Маг посмотрел исподлобья с немалым удивлением:

– Как? Вы согласны, чтобы единорог лишился рога?

– А что, – спросил я в свою очередь, – превратится в простого коня?

– Нет, – пробормотал Рихтер, – но… так все издали видят, что едет герой, благородный и неустрашимый рыцарь. Если уж сумел подчинить себе единорога, то, понятно, герой! А без рога это же простой конь… с виду.

Я отмахнулся:

– Это меня не волнует. Я – сама скромность. Да и когда рог растет, он жутко чешется, верно?.. А чесать нельзя – сперва и очень долго это всего лишь мягкий отросток, наполненный кровью… Любое прикосновение – и олень с ума сходит от боли! Нет, пусть уж без рога. Если очень понадобится – съездим в тот эндемичный лес, поедим местной травы…

Зигфрид сказал, прижимая к груди рог:

– Да и, гм, репутация девственника…

Я нахмурился, сказал Рихтеру сварливо:

– Сэр Зигфрид прав. Какому мужчине нравится, когда принимают за девственника?

Коня повели в стойло, появился отец Ульфилла, победно воздел крест и завопил истошным голосом прирожденного оратора:

– Это я окропил его святой водой!.. И это исчадие дияволово превратилось в простого коня!.. А так пришлось бы сжечь на огне, как надлежит со всеми, что пользуется благоволением Врага рода человеческого…

Он выразительно посмотрел на мои ноги, словно надеялся увидеть раздвоенные копыта сквозь сапоги прекрасной выделки. Я нахмурился, сказал громко:

– Все-все, цирк закончен, хоть главный клоун как раз появился!.. Всем по местам, дважды повторять не буду.

Народ благоразумно рассеялся, никакой лорд не потерпит, чтобы столько челяди болталось во дворе без работы. Конюхи с конем скрылись, отец Ульфилла ожег меня злым взглядом, повернулся и степенно удалился в церковь. Рихтер поклонился и тоже начал пятиться, я остановил его вельможным жестом.

– Погоди. Что насчет заградительной полосы заклятий в подземелье? Установил?.. Мне надо, чтобы всех нарушителей границы в клочья без всяких там прав человека.

Он побледнел и переспросил блеющим голосом:

– В клочья?

– Можно в туман, – сказал я небрежно. – Или в лепестки розы, если ты буддист… в душе. Я прагматик, как все олигархи. Мне важно, чтобы граница на замке, а враги исчезли. А как – неважно. Я не такой уж и общечеловек в душе, как с виду.

Он огляделся по сторонам, но никто не придет на помощь, лицо стало несчастным. Уже пожалел, что выскочил, польстившись на приманку, промямлил:

– Я вообще-то сделал все, чтобы снизу никто не проник… Все нужные заклятия, все нерушимые и уникальные… Увы, увы…

– Что случилось?

– Ваша милость, не гневайтесь…

– Давай, рассказывай.

– Мои заклятия нерушимы для любых смертных и даже для магов. Однако, простите, против священников мы почти бессильны. Отец Ульфилла тоже спускался в подземелья…

Я ощутил неладное, спросил резко:

– Что он там делал?

– Он… все порушил.

– Что?

– Все мои заклятия, – ответил Рихтер опечаленно, – потеряли силу.

Я раздраженно огляделся. Во дворе по-прежнему пусто, только Гунтер вывел на дальний край лучников, устанавливают мишени. Гунтер поглядывал в мою сторону, и едва я сделал ему знак приблизиться, прибежал тяжелой рысью, придерживая подпрыгивающий на поясе короткий меч.

– Да, ваша милость!

– Пошли кого-нибудь за отцом Ульфиллой, – сказал я. – Но только пусть пригласят, а не тащат за шиворот, как вы привыкли обращаться с духовными лицами. И не надо святого отца колоть сзади пикой, чтобы бежал быстрее, хотя, признаю, это потешно. Эх, вам бы еще банановые корки… Или тортами пошвыряться…