В «Матовый глянец» Клавдий не пошёл. Не пройдя и квартала, священник извинился и, сославшись на упущенное, пообещал навестить Грабова «может, попозже».

– Конечно, падре. Я займу вам место.

– Спасибо, Карл. Я постараюсь не задерживаться.

Обманув друг друга, собеседники разошлись.

Редактор вздохнул с облегчением. Разговор со священником вызвал недоумение и оставил после себя один только вопрос – что происходит с Клавдием? Ответ лежал в области фантазий, а фантазировать не хотелось. Ведь вечер пятницы… Время индульгенции, полученной на два следующих дня. Это как прикасание к неге отсутствия обязательств, как погружение в суть желаний, когда предвкушение ярче желаемого…

Если бы у Карла спросили, как он себе представляет идеальный вариант времяпрепровождения, он не задумываясь ответил бы:

– Каждый день как вечер пятницы. С на бесконечность отложенной субботой.

В пятницу «Глянец» преображался. Из тихого и в чем-то действительно респектабельного клуба он превращался в шумный вертеп, перемешивающий в алкогольном экстазе все слои населения маленького городка. В такие дни золотой зал оправдывал свое эксклюзивное предназначение. Доступ посетителей в зал определялся лично Грабовым по каким-то его собственным представлениям об эксклюзивности. Предполагалось, что здесь дороже, и Тори каждый год рассказывал об увеличении стоимости членского взноса, но редактор не помнил, чтобы ему выставляли какой-нибудь счёт. К тому же большинство посетителей золотого зала часто не могли позволить себе лишний коктейль, а не то что вечно дорожающее членство. Завсегдатаи были совершенно различны по социальному положению и достатку. Единственное, что их объединяло, – это, пожалуй, симпатия владельца и его фантазии о светском обществе. Но тем интересней здесь было.

Редактор давно вписался в этот разношёрстный коллектив и даже считался здесь щедрым человеком. Ведь для страждущих поменять реальность он всегда делал исключение из своих правил.

Он пришел в клуб, когда веселье было в самом начале. На сцене разминался племянник Грабова, задавая музыкальный фон гомону выпивающей публики. Карл считал, что в этом главный талант Дарвика: казалось бы, полная импровизация его «оркестра» очень точно ложилась на обстановку и в конце концов подчиняла её себе – посетители и не замечали, как начинали двигаться и говорить в задаваемом им ритме, постепенно увлекаясь звучанием. Когда Дарвик начинал основную программу, равнодушных уже не оставалось.

«Ему бы саундтреки писать, – решил Разуто, остановившись на пороге большого зала и послушав пару минут. – Парень напрасно считает себя поэтом».

Он подошел к бару и поприветствовал Бруно.

– Бородатый из группы больше не появлялся? – спросил он у бармена.

– Вообще больше никто из этих не приходил. Ну и отлично, я считаю, толку от них ещё меньше, чем прибыли.

– Ясно. Бруно, сделай мне что-нибудь духоподъёмное, но в рамках восприятия. Долгий вечер немолодого мужчины, как-то так.

– Хорошее название, господин Разуто. Я постараюсь.

– Постарайся, косорукий, а то в соцбюро тобой давно интересуются!

Из-за спины редактора выскочил ещё один завсегдатай золотого зала, талантливый механик Лорк.

– Это нужный парень, – кивнул он на Разуто, – хотя по виду обыкновенный жлоб. Но тем и цепляет.

Вечно одалживающий на выпивку механик считал себя принципиально честным человеком и каждой фразой эту принципиальность доказывал. Его нарочитая откровенность не снискала особой любви у окружающих, на механика постоянно жаловались, но Тори ценил Лорка и из списков «важных персон» не вычёркивал. Такую оценку редактор полностью разделял, и «откровения» механика его даже забавляли.