Наш учитель естествознания говорит, что на этот марсоход возложена серьезная задача. Ему предстоит собирать образцы марсианского грунта, исследовать и фотографировать ландшафт и восстановить связь с другим, потерянным, марсоходом НАСА2. Мне кажется, для такой работы потребуется очень большая устойчивость. И марсоход должен уметь выдерживать удар, много ударов. Я читала, что особенно непростой может стать посадка. Тогда, думаю, это имя тут здорово пригодится.

Марсоход ждет много препятствий, но, я надеюсь, он выдержит и приспособится. Вот почему я думаю, что его надо назвать "Резилиенс"».

– Правда же, потрясное сочинение, приятель? – спрашивает Ксандер.

Говоря «приятель», он обращается ко мне.

Значит, я – приятель Ксандера, а Ксандер – мой приятель. Запоминаю.

– Сочинений пришла просто туча, а победило это. Теперь тебя зовут Резилиенс, но я буду называть тебя коротко: Рез. Что скажешь… – Ксандер замолкает на полуслове и наконец договаривает: – …Рез?

Потом он смеется. Видимо, опять пошутил. Юмор я не понял, но смех Ксандера мне приятен. Рукой в перчатке Ксандер гладит меня по главному компьютеру, моей голове. Камера не подключена, но я как-то это вижу. Или правильнее сказать, что я это чувствую.

Я – марсоход, и меня зовут Резилиенс, или Рез, если коротко. Короткие имена дают приятели.

Я – приятель Ксандера.

Я это чувствую.

В лаборатории есть второй марсоход. Почти такой же, как я.

Я увидел это, когда мне снова подключили к мозгу камеры. Правда, остальное тело так и осталось разобранным: колеса, рука и внешняя оболочка лежат отдельно.

Впрочем, камера – уже большой первый шаг. Я теперь не просто чувствую свое окружение, а вижу его. И, среди прочего, я вижу другой марсоход. Это она. Она в соседнем помещении, и нас разделяет стеклянная перегородка. Внешне второй марсоход – моя копия.

Ее на детали не разбирали. Ее мозг подключен к телу, есть рука, колеса, и камеры тоже работают.

– Вы двое похожи. Вы идентичны, как близнецы, – говорит мне Ксандер, указывая на марсоход за стеклом.

– Близнецы? Сколько можно! – ворчит Рания. – Хватит их очеловечивать, это не профессионально.

– Не слушай ее, Рез, – обращается ко мне Ксандер. – Она просто ревнует.

– Весьма странно, что ты разговариваешь с планетоходом.

– Ты же сама говоришь с ним, через закодированные команды.

– Это другое.

Мне нравится код, который вводит Рания. Из него всегда понятно, о чем меня просят. Задачи простые: подними руку, сделай снимок третьей задней камерой слева, разверни колеса вправо…

Но то, как общается со мной на человеческом Ксандер, мне тоже нравится. Жаль, я не могу ответить ему так же. Однако я понимаю его речь, и у меня есть стойкое ощущение, что Ксандер это тоже откуда-то знает.

Однажды, когда мы все были рядом, Рания отлаживала мой код.

– Поверь, – пообещала она Ксандеру, – это сработает.

И оказалась права. Корректировки сработали: стоило ей попросить, и колеса у меня закрутились.

«Поверь». Так сказала Рания.

Она просила ей верить.

Я сохранил слово «верить» у себя в памяти, хотя сперва и не понял его значения. Люди много говорят о своих чувствах, которых тоже немало. Но, подслушивая разговоры, особенно разговоры Рании по телефону, я стал разбираться в эмоциях. Стал понимать, когда люди в защитных костюмах грустят, когда они счастливы, когда горды, а когда злятся и, конечно, когда они расстроены. С верой было сложнее, однако недавно я, похоже, определился и с ее значением.

Ксандер верит в меня и в то, что я понимаю речь человека. Ксандер верит Рании, когда та отлаживает мой код. Рания верит в нашу миссию, когда пропускает ужин в кругу семьи и задерживается на работе допоздна.