И вот в прошлом году мы снимали под Псковом. В выходные поехали на экскурсию в монастырь, и там я вдруг поняла, что нашла то самое место, где хотела бы покреститься. Потому что ко мне подошел монах и обратился по имени. Сначала я подумала, что знаю эти штучки, наверное, услышал, как ко мне кто-то обращался из группы. Но он сказал, что знает, о чем я думаю, и что по именам они здесь называют только тех, кого ждали.

Я сказала Люде, директору съемочной группы, что хочу креститься только здесь. И лучше вот этого числа, мы в этот день не снимаем. Я же второй режиссер и знаю график. Поставила ей задачу, как директору. И еще важно: чтобы я крестилась одна, без коллектива в ночных сорочках. В нашей съемочной группе была местная жительница Анна Маратовна, которая помогала с организацией съемок. Она знала местного батюшку, договорилась с ним обо всем, и мне назначили время. По правилам я должна была прийти утром в церковь, отстоять службу, исповедоваться, днем ничего не есть и думать о хорошем, а уже потом участвовать в таинстве. И мне нужно было утром сказать батюшке, что я – это я, та самая, которую он сегодня крестит, потому что в другой день я не могу.

Люда, которая была отмечена мною как лучшая кандидатура крестной матери в нашей съемочной группе, забрала меня утром на машине, и мы поехали вместе к Богу. Захожу в церковь, идет служба. Я стою. Потом начинается исповедь. Люди – в очередь, подходят к батюшке, он их наклоняет головой, покрывает, склоняется сам близко, и человек рассказывает грехи. А батюшка их отпускает, крестит голову. Насколько я успела заметить, есть другой вариант исповедания, когда ты записываешь грехи, отдаешь батюшке листочек и он это читает. В какой-то момент к батюшке подошел человек с листом формата А4, исписанным с двух сторон. Батюшка все прочитал и сказал: «Александр, ну что же такое, мы же с вами договаривались…»

И вот Александр уходит, наступает мой черед, и вдруг в моей душе начинается замешательство на тему, а как я скажу, что я – это я? Что я именно та самая, которую он будет крестить? Как дать знать, что я блатная? Потому что мне Анна Маратовна сказала четко, что надо ему сообщить. А как – не сказала. И пока я это все думаю, то медленно подхожу к батюшке на исповедь, ноги ватные, в голове путаются мысли, бьется кровь, и как быть, и что делать, и вообще, черт, как же ему дать понять, что я – это я, черт! нельзя же тут говорить черт, а в этот момент мою голову уже наклоняют, покрывают, батюшка наклоняется ко мне близко, и я сдавленным голосом говорю ему: «Я от Анны Маратовны».

У нас с мамой была зеленая пластинка Юрия Антонова, и мы с ней жили в городе Рубцовске Алтайского края. Это было, наверное, хорошее время. Мама начинающий врач, папа где-то пьет, а я маленькая с белобрысой башкой. Мама оставляла меня одну, когда ее вызывали ночью в роддом, и боялась, что я проснусь, а дома никого. Один раз я проснулась и орала так, что соседи вызвали маму срочно обратно домой. Она приходила и всегда сильно пахла больницей. Моя мама ужасный человек и не любит меня вообще. Она поднимала в садик рано утром под гимн Советского Союза. Я не хотела страшно, а она говорила: «Алеся, прекрати! Что ты как маленькая?» И когда я ее просила принести ребеночка из роддома понянчиться на один вечер, то никогда не приносила. Это же так просто: взяла бы вечером любого ребеночка, принесла, я бы его в пеленочки заворачивала, играла, а утром бы она вернула его обратно и никто бы ничего не заметил. Я бы его даже не поцарапала.

У нас с мамой была зеленая пластинка Юрия Антонова. Мама включала ее, отворачивалась и якобы смотрела в окно, чтобы я не видела, как она плачет. За окном был частый сектор, шел дым из труб. Окна в квартире всегда покрывались льдом изнутри, из них дуло. А Юрий Антонов пел свои прекрасные песни, он был очень популярным исполнителем эстрады. Он был недостижимым, недосягаемым. Где-то там далеко и весь в огнях сцены. А мама работала в роддоме города Рубцовска и выбирала, что купить на обед: пирожок с капустой или капусту без пирожка.