Забытый сегодня герой вчерашних дней Тельман Хоренович Гдлян[1] в свое время любил отвечать на вопросы о прославившем его «узбекском деле» словами: «Это не узбекское дело. Это московское, кремлевское дело!» Слова Гдляна, как это ни прискорбно, в полной мере относятся к Беслану – равно как и к «Норд-Осту», и ко всем минувшим и будущим террористическим атакам на Россию.

Речь здесь вовсе не идет о пустых банальностях вроде «террористов, которые не имеют национальности и религии» (еще как имеют). Речь не идет и о конспирологических домыслах. Речь идет о совершенно конкретном сюжете, о достаточно простых, лежащих на поверхности вещах: о специфике террора, о его легко прогнозируемых результатах и об общеполитическом контексте, в котором все происходит.

Во-первых, стилистика и специфика терактов. Выбор объектов для захвата – выбор очень точный, очень символический и очень технически грамотный. Беслан – дети, собравшиеся вместе в радостный и торжественный день. «Норд-Ост» – действительно «первый русский мюзикл», оптимистичный, гармоничный проект, можно сказать, первый прорыв к новому, постпереходному национальному самосознанию. Осквернение и унижение этого проекта – равно как и растаптывание детского праздника – удар едва ли не более разрушительный для национального духа (применительно к России), чем удар по нью-йоркским «близнецам». Но для того, чтобы все это понять и просчитать, нужно смотреть исключительно из Москвы.

Прежние чеченские террористические спецоперации были начисто лишены такой содержательной и технической изощренности – вторгнуться в пределы России и захватить побольше заложников (Буденновск и Кизляр), пойти на захват сопредельных территорий (Дагестан), затерроризировать мирных жителей (Москва, Каспийск и Волгодонск) – вот типичные стратегии, рожденные в основном на Кавказе или на Арабском Востоке. «Норд-Ост» и Беслан стали терактами прежде всего медийными, ориентированными на решение главной PR-задачи – задачи разрушения национальной души.

Конечно, целью атак в Москве и Беслане были вовсе не проект «Норд-Ост» и не захваченные дети. И даже не действующая российская власть. Совершенно очевидно, что за минувшие после Буденновска и Первомайского годы военная мощь России, оперативные возможности спецслужб вряд ли возросли. Изменилось другое – появилось определенное общественное спокойствие, базирующееся на кредите доверия к президенту. Теракты в Беслане и в Театральном центре на Дубровке, то, как они были спланированы и как реализованы, с очевидностью имели единственной целью демонстрацию бессилия власти и лично президента – вне зависимости от того, какой вариант действий они выберут. Положение изначально и целенаправленно выстраивалось как безвыходное – именно для того, чтобы власть (в лице Путина) в принципе не смогла никуда деваться.

Вспомним Буденновск. Там у банды Басаева была четкая и ясная цель, лежащая в рамках военных действий в Чечне.[2] Захват заложников в Буденновске позволил добиться решения поставленной задачи – в течение нескольких дней. Наступление российских войск было остановлено, время для перегруппировки получено, переговорный процесс российской власти навязан. И – попутно – нанесен еще один удар по общественному доверию к государству и армии.

В случаях с Бесланом и «Норд-Остом» все было совершенно не так. Уже к концу 2002 года в Чечне не происходило ничего, что нужно (и возможно) было бы остановить единомоментно. Боевики рассредоточены и неподконтрольны. Российские спецслужбы существуют стационарно и время от времени вступают с боевиками в эпизодические столкновения. Вывод войск – предположим, что он бы действительно начался – не просто многомесячный процесс, но процесс, не имеющий «стартовой точки» (вроде остановки боевых действий летом 1995 года). Да и поведение террористов в обоих случаях вовсе не было похоже на вполне прагматичную в своей людоедской сути логику поведения Басаева образца 1995 года: неопределенность, невнятность и постоянная смена содержания их требований заставили бы думать об отсутствии четко осознанной цели терактов – что никак не согласуется с их профессиональным, четким и хорошо просчитанным планированием. То есть цель, конечно, была. Но она была другая – и вовсе не вывод войск из Чечни.