Да, она слышала… Да, она довольно часто слушала передачи «Утреннего брыся»… Иногда даже танцевала до завтрака под его мелодии… Но Лилия и мечтать не могла, что может пригодиться любимой радиостанции…

Михаил Розенберг был светлым, влюбленным в культуру человеком. Никто не знал, где Розенберг служил, на какие деньги существовал, но он постоянно мелькал на всех театральных «капустниках», премьерах, был вхож за все кулисы, в телевизионные редакции, а радиостанции вообще были для него родным домом.

Круг знакомств Розенберга был настолько широк, что он вполне олицетворял адресную и телефонную книги культурной Москвы. Он водил знакомство с народными артистами, главными редакторами, композиторами, сценаристами и режиссерами. Операторы, осветители, монтажеры, курьеры ходили у него в друзьях-приятелях.

Над Розенбергом подсмеивались, называли его – пятидесятилетнего – запанибрата Мишкой, ему последним наливали водку и пиво на дружеских вечеринках, считали несерьезным парнем и постоянно сватали за него, матерого холостяка, тридцатилетних, заскучавших без замужества редакторш. Но именно веселый легкий человек Розенберг, чьи реакции были детскими, а взгляд на мир по-юношески оптимистичен, странным образом влиял на работу десятков творческих организаций.

Розенбергу ничего не стоило прийти в ту или иную редакцию, на ту или иную студию и задорно сказать: «А я вам классную идею принес!» или «Познакомьтесь, новая будущая звезда эфира!».

Удивительно, услышав подобное, режиссеры и продюсеры не отмахивались, не выталкивали Мишку Розенберга в дверь, а с интересом выслушивали и идею, и нового человека. Творческая Москва знала: у Розенберга есть чутье, нюх, есть задор искать, сводить творческих людей. Короче, он был некой творческой талантливой свахой.

Не отправили Михаила Розенберга на куличики и тогда, когда он привел на «Утренний брысь» Лилию Горную.

Режиссер Анкундинов с профилем грача хмыкнул, услышав, как она сказала: «Здравствуйте. Меня зовут Лилия», и поинтересовался:

– Как насчет микрофонов? Не боитесь?

– Я тараканов боюсь, – просто ответила Лилия. – Про микрофоны не знаю.

– Бывает микрофонобоязнь, – серьезно сообщил режиссер. – Садится человек в студии, хочет открыть рот, а не получается. Ему сводит скулы, во рту сухой, как наждак, язык, в голове – пустота. Короче, это не наш человек.

– Давайте попробую, – предложила молодая женщина. – Даже интересно, смогу ли я открыть рот и сведет ли у меня при этом скулы.

Грач Анкундинов еще внимательнее посмотрел на Лилию, в это время Михаил Розенберг держал его двумя пальцами за локоть и шептал на ухо так, что слышали все присутствующие:

– Ты слышишь? Слышишь? Сирену привел! Голос – застрелиться! Клад, прости господи! С «Утреннего брыся» мне причитается!

Анкундинов скомандовал:

– Идите к микрофонам, Лилия. Раз интересно проверить, это дело нехитрое.

Лилия Горная решительно открыла дверь в студию, Анкундинов напуствовал ее:

– Следите за мной через стекло. Как только подниму руку и махну, это означает: «Даю маячок». После «маячка» я начинаю вас слушать, а вы пытаетесь открывать рот. Который, кстати, очаровательный.

Лилия сделала все как по нотам. Следила за режиссером верной собакой. Уловила в нужную минуту «маячок». Открыла рот. Прочитала стихотворение. Пошутила. Засмеялась. Ответила на вопросы Анкундинова, прозвучавшие в наушниках.

Режиссер удовлетворенно откинулся на спинку рабочего кресла и изрек единственное слово: «Наша».

После этого ее повели к Алесю Валерьевичу знакомиться: творческий люд, мелькавший в коридорах радиостанции, оценивающе оглядывал Лилию. Она шла царственной походкой, словно Клеопатра на первое свидание к Цезарю.