Наш проводник совсем еще подросток, черный, худой и скуластый паренек по имени Мугави, встевроженно поднял голову со своей лежанки возле костра. Спать в палатке он отказывался наотрез и считал своим долгом присматривать за неумехами белыми. То есть за нами. Вот интересно, почему его местная живность не кусает? Потому что не моется или он просто отвратительный на вкус? Проверять это мне как то не хотелось. Мугави был из народности «Волоф». Их небольшое племя кочевало по саванне, перегоняя от одного пастбища к другому, стадо длинноногих, худосочных коров. Жили они в низких хижинах из прутьев, обмазанных смесью песка и навоза, почти также, как их далекие предки из минувших веков. Навоз, конечно подсушивало жаркое солнце, но найти их стоянку по запаху, мог даже такой неважный следопыт как я. Люди «Волоф» были жилисты, длинноноги и мало походили на обычных негров. Высокие стройные, с приятными, правильными и улыбчивыми лицами, они вызывали симпатию. Женщины, обнаженные до пояса, в набедренных повязках из каких-то плотных листьев, с множеством заплетенных, обмазанных глиной и уложенных определенным образом косичек, толкли зерно в деревянных ступах и доили коров. У незамужних девочек косички смешно торчали вперед, делая их похожими на маленьких козочек. Мужчины, как правило худые и высокие, занимались охотой, но чаще степенно сидели возле своих немудреных хижин и жевали жвачку из сочных зеленых растений. Зеленая слюна свисала с губ, падая им под ноги, иногда они закатывали глаза, так что были видны одни белки, и мне начинало казаться, что вокруг сходка душевнобольных. Те, что побогаче, носили цветастые рубахи, странно выглядящие на фоне набедренных повязок.

Было очень сухо. Ветер закручивал в крошечные смерчи красную пыль, а мы маялись от жары. Я нахмурился. Сегодня нас ожидал трудный путь, а уж про подготовку к нему я и не говорю. Нужно пройти больше тридцати километров по голой, покрытой твердой бурой землей и поросшей одинокими кустиками саванне. До темноты, добраться до реки, и стать там лагерем. Без помощи, не зная местности и родников – это практически невозможно. Меньше всего мне хотелось попасть к кому-нибудь на завтрак, хотя нас и уверяли, что крупных хищников тут уже нет. Несколько дней, я потратил впустую, убеждая старейшин, помочь нам добраться до реки Гамбия. В ход пошли уговоры, значки, сигареты и мятные конфеты в ярких железных коробках. Но все было впустую. Высушенные солнцем старики, поминутно кивали, с удовольствием брали подарки, что-то лопотали на своем языке, поднимая к небу худые руки и звеня резными медными браслетами. Наш юный проводник пытался нам помочь, мешая родные, французские и русские слова, от чего все еще больше запутывалось. И только когда Мишка, способный, кажется найти общий язык с самим дьяволом, снял с шеи и отдал старейшине бинокль, игнорируя мой красноречивый взгляд, (ведь я отвечал за имущество партии), дело стронулось с мертвой точки. Он похлопал старейшину по плечу, вспомнил горы и долг гостеприимства и еще, зачем то общих предков. Мол, мы осетины и волоф братья на век.

Старец раздвинул в широкой улыбке серые губы, показав жутковатые, остро заточенные клыки, от чего Мишка опасливо отодвинулся подальше. Затем он покрутил в руках блестящий бинокль, потер в пальцах кожаный ремешок, и одобрительно кивнув, гордо повесил его на шею. Старейшина покачал бритой, покрытой сложным рисунком головой, о чем то посовещался с двумя такими же, словно из под копирки стариками и немного удивленно уставился на нас, будто увидел впервые и это его несказанно поразило. Рядом равнодушно жевала сухую траву дохлая коричневая корова с длинными жутковатыми рогами. Ее цвет настолько был похож на цвет кожи старца, что казалось они из одного племени. Я не мог оторвать взгляда от нереального вида разрисованного старика из каменного века с биноклем на шее и прослушал его первые слова.