Что претерпел я, со срамом великим, от Рейнеке-лиса!

Жалуюсь прежде всего я на то, что он дерзко бесчестил

Неоднократно супругу мою, а детей покалечил:

Ах, негодяй нечистотами обдал их, едкою дрянью, —

Трое от этого даже ослепли и горько страдают!

Правда, об этих бесчинствах давно разговор поднимался,

Даже назначен был день для разбора подобных претензий.

Плут соглашался уже отвечать пред судом, но раздумал

И улизнуть предпочел поскорее в свой замок. Об этом

Знают решительно все, стоящие рядом со мною.

О государь! Я бы мог обо всем, что терпел от мерзавца,

Если б не комкал я речь, день за днем говорить, хоть неделю.

Если бы гентское все полотно превратилось в пергамент,

То и на нем не вместились бы все преступленья прохвоста!

Дело, однако, не в том, но бесчестье жены моей – вот что

Гложет мне сердце! Я отомщу – и что будет, пусть будет!..»

Только лишь Изегрим речь в столь мрачном духе закончил,

Выступил песик, по имени Вакерлос, и по-французски

Стал излагать, как впал он в нужду, как всего он лишился,

Кроме кусочка колбаски, что где-то в кустах он припрятал!

Рейнеке отнял и это!.. Внезапно вскочил раздраженный

Гинце-кот и сказал: «Государь, августейший владыка!

Кто бы дерзнул присягнуть, что подлец навредил ему больше,

Чем самому королю! Уверяю вас, в этом собранье

Все поголовно – молод ли, стар ли – боятся злодея

Больше, чем вас, государь! А собачья жалоба – глупость:

Много уж лет миновало истории этой колбасной,

А колбаса-то моя! Но дела тогда я не поднял.

Шел на охоту я. Ночь. Вдруг – мельница мне по дороге.

Как не обшарить? Хозяйка спала. Осторожно колбаску

Я захватил, – признаюсь. Но уж если подобие права

Пес на нее предъявляет – моим же трудам он обязан…»

Барс зарычал: «Что проку в речах и жалобах длинных!

Дела они не исправят! Хватит уж! Зло – очевидно.

Я утверждаю открыто! Рейнеке – вор и разбойник!

Да, все мы знаем, что он на любое пойдет преступленье.

Если бы даже дворянство и сам государь наш великий

Все достоянье и честь потеряли, – и в ус он не дунет,

Лишь бы на этом урвать кусок каплуна пожирнее.

Должен я вам рассказать, какую над Лямпе, над зайцем,

Подлость вчера учинил он. Он здесь, безобидный наш заяц.

Благочестивцем прикинувшись, лис преподать ему взялся

Вкратце святую премудрость и весь обиход капелланский.

Оба друг против друга уселись – и начали «Credo».

Рейнеке не отказался, однако, от старых повадок,

Ваш королевский закон о внутреннем мире нарушив,

Бедного Лямпе схватил он и стал, вероломец, когтями

Честного мужа терзать. А я проходил по дороге, —

Слышу, двое поют. Запели – но тут же и смолкли.

Я удивленно прислушался, но, подошедши поближе,

Рейнеке сразу узнал: держал он за шиворот Лямпе.

Да, безусловно б он жизни лишил его, если б, на счастье,

Той же дорогой не шел я. Вот Лямпе и сам. Посмотрите,

Как он изранен, смиренник, которого мысленно даже

Грех обижать. Но уж если угодно терпеть государю,

Вам, господа, чтобы над высочайшим указом о мире,

О безопасности нашей вор невозбранно глумился, —

Что ж!.. Но тогда королю и потомкам его отдаленным

Слушать придется упреки ревнителей правды и права!»

Изегрим снова вмешался: «Так вот и будет, к прискорбью!

Путного ждать нам от Рейнеке нечего. Если б он только

Сдох! Вот было бы благодеянье для всех миролюбцев!

Если же все и теперь сойдет ему с рук, то он вскоре

Нагло надует всех тех, кто еще сомневается в этом!..»

Тут выступает барсук, племянник Рейнеке. Дядю,

Плута прожженного, он, не стесняясь, берет под защиту:

«Да, уважаемый Изегрим, старая есть поговорка:

«Вражий язык – клеветник», и ваши слова, несомненно,

Дяде совсем не на пользу. Но все это, впрочем, пустое.