Однако – и это очень важно понимать – вне зависимости от того, скромны революционные цели или грандиозны, достигнуты они или нет, это никак не отменяет право события/процесса называться революцией.

В дальнейшем, говоря о революции, я буду опираться на определение Голдстоуна. Его важное достоинство помимо ясности и лаконизма также в том, что оно позволяет отсечь от революции события и процессы, которые часто смешиваются с революцией, но революцией сами по себе не являются. Хотя могут порою выступать ее составными частями.

В данном случае речь идет об общественных и реформаторских движениях, государственных переворотах и гражданских войнах. При определенных условиях они могут привести к революциям, что, однако, не предопределено.

Общественные движения суть массовая мобилизация в интересах отдельных групп или конкретных целей. Движения за права человека, против расовой дискриминации, за права геев – классические примеры. Понятно, что у таких движений мизерные шансы перерастания в революцию.

Зато реформаторские движения обладают в этом отношении несравненно большим потенциалом. «Реформаторские движения открыто выступают за изменение существующих государственных институтов, принятие новых законов, направленных на борьбу с коррупцией, расширение избирательных прав или более широкую автономию отдельных регионов. Однако своих целей они достигают не посредством свержения существующей власти, а с помощью законных методов, добиваясь своего в судах или через избирательные кампании, проводя новые законы или внося поправки в конституцию»[8]. Не правда ли, один к одному может быть наложено на чаяния и планы либерально-демократической оппозиции в России?

Однако вот что пишет Голдстоун дальше: «Революционными такие движения становятся лишь тогда, когда власть сопротивляется разумным переменам или медлит с ними и преследует реформаторов»[9]. Здесь обращает на себя внимание следующее: к революциям ведут не действия реформаторских движений, а глупое упрямство и наглость властей.

Чаще всего законопослушные реформаторы преображаются в пламенных революционеров, когда власть пытается украсть у них результаты выборов, что вызывает массовое возмущение. И это понятно: если власть не оставляет шансов на легальное эволюционное изменение ситуации, то даже законопослушные люди начинают невольно радикализироваться. И эта теоретическая выкладка как нельзя лучше объясняет возникновение массовых протестов в России на рубеже 2011 и 2012 гг.

В отличие от движений, обеспечивающих массовую мобилизацию, но зато не нацеленных на свержение власти, государственные перевороты направлены на ее свержение, но не сопровождаются массовой мобилизацией. В то же время, аналогично движениям, перевороты могут привести к революциям, «если лидеры переворотов или их сторонники выдвигают идеи преобразования общества на новых началах справедливости и общественного порядка, принимаются за мобилизацию масс, чтобы обеспечить поддержку своих идей, а затем воплощают свой замысел в новых институтах»[10].

Гражданские войны, возникающие вследствие внутренних конфликтов, могут порою привести к революциям. Но и некоторые революции вызывали гражданские войны.

И, наконец, шуточная эпиграмма Самуила Маршака (перевод с английского) «Мятеж не может кончиться удачей, – В противном случае его зовут иначе» оказывается важным положением теории революций. «Любая попытка совершить революцию, – пишет Голдстоун, – есть по определению мятеж, поэтому мятежами часто называют усилия, направленные на свержение режима, но не завершившиеся успехом»