Среди присутствовавших на завтраке шли разнообразные разговоры о печальных событиях в Петрограде, но, по внешности, это был обычный Царский воскресный завтрак.

Около двух часов Государь с Воейковым, графом Граббе, герцогом Лейхтенбергским и профессором Федоровым поехал по Бобруйскому шоссе на прогулку и вышел около часовни в память 1812-го года и гулял там не более часа. Мне передавали, что Его Величество не поднимал никаких вопросов о происходящих событиях и вообще почти не разговаривал ни с кем и задумчиво гулял по лесной дорожке.

Однако уже с утра Государя глубоко заботили события в столице. Он не раз беседовал о них с графом Фредериксом, с Воейковым, Алексеевым, Ниловым и другими более близкими Ему людьми. Государь говорил, что Его тревожат отрывочные известия, получаемые из Царского, что Он волнуется за Петроград, за Императрицу и всю семью, тем более, что Наследник хворает корью.

Ближайшим попечителем и, так сказать, охранителем Государыни и детей в Царском в это время был обер-гофмаршал генерал-адъютант граф Павел Константинович Бенкендорф. Это разумный, спокойный, выдержанный и в высшей степени благородный человек, глубоко преданный Их Величествам и всей семье. На него и надеялся Государь, ибо никого других лиц опытных не находилось в Царском Селе в эти дни. Вновь назначенный помощником дворцового коменданта генерал Гротен{93} мало знаком был еще с дворцовой службой.

В Царском, конечно, имелся огромный штат дворцовых служащих, конвой Его Величества, сводный Его Величества полк, но всеми людьми надо было руководить в наступившие критические часы.

В самом Петрограде, где уже шли беспорядки, не было заметной авторитетной власти, не было имени, которое знали бы народные массы. Командующий Петроградскими войсками генерал Хабалов{94} ничем не заметный генерал, а имя министра внутренних дел Протопопова стало ненавистно Петрограду и всей России. Государь все это вероятно понимал, но сам никаких указаний не давал и словно мирился со всем тем, что происходило. Чувствовалось, что от Него указаний и директив не будет и в эти тяжелые минуты надо было помогать Его Величеству, а не ждать инициативы от измученного Царя. Хотелось верить, что эту законную помощь, верное служение присяге своему Императору даст прежде всего Его начальник штаба. Его генерал-адъютант Алексеев, все знавший, со всеми сносившийся и пользовавшийся, как я уже говорил, полным доверием Верховного Главнокомандующего.

Но этого не случилось. Не попытался также придти на помощь Государю и его дворцовый комендант, не проявив никакой деятельности в это тяжелое время. Воейков не сумел задержать измену Государю и прекратить начавшуюся революцию в то время, когда можно было многое еще сделать.

После обеда Его Величество принял у себя в кабинете сенатора Трегубова{95}, помощника генерал-адъютанта Алексеева по гражданской части, с докладом, касающимся событий данной минуты. Государь долго беседовал с этим неглупым пожилым судебным деятелем, не возражал Трегубову, но твердых личных указаний не дал.

Государь, окруженный своей свитой, своим штабом, находившимся здесь в Царской Ставке великим князьями Борисом Владимировичем, Сергеем и Александром Михайловичами, был страшно все-таки одинок. У Него не было людей, которые понимали бы сложную, чистую Его душу. Не было людей, которые имели бы особый вес в глазах Государя. Ко всем «своим» Его Величество относился ласково, внимательно, ценил их преданность, но при большом уме Государя Он ясно понимал окружавших Его ближайших лиц и сознавал, что они не советчики Ему. Государь привязан к графу Фредериксу за его благородный характер, честность, за долгую преданность Своему Дому, но он понимал, что министр двора старец 78 лет, с которым трудно поделиться мыслью по государственным делам и задачам России. Государь хорошо относился к Нилову, верил ему, но Его Величество не мог устранить в себе некоторого шутливого отношения к характеру своего флаг-капитана за его горячность. Государь ценил Нилова просто как прямого честного служаку. К Воейкову Государь относился доверчиво как к распорядительному дворцовому коменданту, бодрому, веселому человеку, хорошему хозяину, но, конечно, Его Величество чувствовал, что Воейков не советчик в государственных делах, и особого значения ему не придавал. Та ирония, с которой относились к Воейкову все окружающие, это прозвище «Кувака» за его торговлю водой, понималась Государем. Что касается всех остальных: князя Долгорукого, Нарышкина и других, то это были просто для Царя хорошие, приличные люди и больше – ничего.