Поэтому между «незнайками» и «всезнайками» более симпатичным типом выглядят первые. Эта симпатия выражена и во фразе Сократа «я знаю, что ничего не знаю», и в библейском «блаженны нищие духом», и в «Похвальном слове глупости» Эразма Роттердамского, и в популярных сказках про дурака, с которым случаются чудеса. Носовский Незнайка – один из таких архетипических образов дурака, близкого к иному миру. Речь идет как минимум о мире незамутненного знанием восприятия. Ведь знание – это зона комфорта и гомеостаз для воли, а свобода, порождающая творческую волю, ближе к чистому восприятию. Но с учетом того, что абсолютная свобода есть пустота, воспринимать в ней нечего. Поэтому как максимум, это мир небытия. Освобождение в своей конечной идеальной точке является стремлением стать либо всем, либо никем, избавившись от любых ограничивающих атрибутов.

Между полюсами знания и незнания расположилось пространство их диалогического взаимодействия – понимания. Сказочный дурак, обретающий мудрость, выступает посредником между знанием и незнанием, осуществляя понимание. Естественно, это качество архетипического «дурака-мудреца», потому что существуют и просто дураки без какого-либо секрета – люди, лишенные стремления понимать, либо считающие, что понимают уже достаточно. Именно такие дураки предстают как «нормальные» люди.

Сократовское «я знаю, что ничего не знаю» и декартовское «мыслю – значит, существую» – две главные идеи, между которыми снует челнок европейской философии. Из них родился дух просвещения и вера в науку (позитивизм). Но человеческий рационализм этим духом слишком преувеличен.

Знания, которыми невозможно воспользоваться, выглядят как лишние и потому способны вызывать «многую скорбь». Такие знания подвисают в вакууме непонимания, а потому непредсказуемы по плодам своим. Общество, а часто и сам первооткрыватель, еще не готовы к такому знанию. Особенно же вера в безграничную силу разума пошатнулась в ХХ веке, когда технологии уничтожения и эксплуатации людей достигли особой изощренности именно под руководством науки и под знаменами разума. Сократовское сомнение обрело новое звучание – теперь это сомнение в возможности знания как такового, что и получило отражение в философии постмодернистов. Фактически мы снова вернулись к истоку – к Сократу.

Мысль Сократа «я знаю то, что ничего не знаю» всегда актуальна, потому что философия начинается с сомнения и ревизии всех представлений, которые мы принимаем за знания. Некритически принятая информация, минуя «сцену сознания», сразу отправляется в архив. Как правило, в качестве знания сохраняется только полученное из источников, которые мы признаем авторитетными. Поэтому, когда авторитеты утверждали, что небесная твердь состоит из камня, поскольку на землю падают метеориты, это было знанием. Сегодня авторитетные источники утверждают что-то другое, и большинству снова остается лишь принять это на веру.

На самом деле мы не знаем, когда состоялось Бородинское сражение и что Волга впадает в Каспийское море. Вероятно, мы сможем это узнать, если увидим своими глазами аутентичные исторические источники, а также непосредственно прокатимся по Волге и удостоверимся, что она втекает в Каспий. Но понимая, что этот путь слишком труден и энергозатратен, мы считаем более разумным просто верить авторитетам. Поэтому значительная часть наших знаний – только вера в чужое знание.

Мы подлинно знаем только воспринятое непосредственно. А это довольно узкий набор информации. Но даже эти знания слишком специфичны и субъективны, если они не находят подтверждение в других источниках. Например, солдат, находящийся на поле битвы, вряд ли может это событие верно оценить, поскольку имеет слишком узкий угол зрения. Он многое действительно знает на личном опыте, но отложенная в памяти информация может оказаться ложной из-за того, что мы склонны что-то преувеличивать, что-то преуменьшать, а также путать собственные впечатления с навязанными знаниями, ценностями и идеологемами. Мы не знаем – подлинно ли мыслит этот солдат, или его восприятие привыкло барахтаться в предсознательном бульоне, где крепкий сон критического разума способен порождать самых разных чудовищ. Поэтому не удивительно, что средневековые путешественники видели на далеких островах людей с песьими головами. Они воспринимали увиденное сквозь призму привычных им представлений. Хотя это лишь субъективные матрицы, застилающие чистый взгляд. О битве, в которой побывал солдат, гораздо больше знает полководец, находившийся поодаль и наблюдавший за всем в бинокль. Или военный историк, изучавший документы и воспоминания многих очевидцев.