«Впервые за многие годы демонстрация в Берлине переросла в насилие. Когда толпа из примерно пяти тысяч человек собралась, чтобы завершить трёхдневное собрание TUNIX в Технологическом институте, в полицию были брошены бомбы с краской у женской тюрьмы на Лертерштрассе и булыжники у здания суда на Турмштрассе Моабита. Среди протестующих были спонтисты, городские индейцы и другие неорганизованные левые. Они приехали из Берлина, Западной Германии и Западной Европы».

Свастики и руны СС были нарисованы на автомобилях «правшей». Американский дом на Харденбергштрассе был обстрелян камнями. Огромный немецкий флаг с надписью «Modell Deutschland» был протащен по улицам города грузовиком со звуком. На углу Курфюрстендамм и Иоахимсталерштрассе флаг был сожжён под наблюдением полиции и прохожих…… Анархисты несли транспаранты «Штаммхайм повсюду», «Прочь грязь!» и «Мерзость!». На домах вдоль маршрута марша были нарисованы граффити, например, «Освободите печатников Агита» [Агит был коллективом печатников-радистов] и «Анархия возможна». Возле нескольких тюрем протестующие скандировали: «Освободите заключённых!».

Организаторам TUNIX удалось мобилизовать от пятнадцати до двадцати тысяч человек в течение месяца. Это доказало, что радикальные каналы связи и информации всё ещё не иссякли. TUNIX стал пиком движения немецких спонтистов. Хотя Спонти доказали свою способность организовать массовое мероприятие вскоре после немецкой осени, после встречи сформировалась реальность «Двух культур».

Термин «Две культуры» пришёл из Италии, где он возник в ходе конфликта между движением «Автономия» и Коммунистической партией. В Западной Германии он был впервые использован в качестве пропагандистского термина членами СДПГ, которые разрабатывали новые стратегии интеграции радикальных левых. Намерением было включить, и тем самым умиротворить, сопротивляющиеся и автономные импульсы зарождающегося альтернативного движения в официальный «политический дискурс». Альтернативная культура должна стать «социальной лабораторией», «испытательным полигоном» для культуры большинства. Тогда социал-демократия сделает самые инновационные импульсы выгодными для современного буржуазного общества. К сожалению, идея «двух культур» была также решительно принята частью сцены Спонти, которая казалась плоской от этого признания сверху. Этот термин также укрепил иллюзию, что можно оставить позади «культуру капиталистического большинства», предаваясь «альтернативной контркультуре».

В 1978—80 годах в Западном Берлине и Западной Германии появилось беспрецедентное количество альтернативных экономических проектов; тенденция, развившаяся после борьбы за жильё во Франкфурте, стала общенациональной. Западный Берлин превратился в тайную столицу альтернативного движения. По данным опроса 1979 года, около ста тысяч человек в городе причисляли себя, по крайней мере в широком смысле, к альтернативной сцене.

Однако процесс интеграции альтернативной сцены в систему был далеко не гладким. Особенно в Западном Берлине, альтернативное движение также послужило прочной основой для радикального движения сквоттеров, возникшего в 1979—80 годах. В 1981 году, после волны оккупаций, был организован съезд TUWAT [tu was, «сделай что-нибудь»]. Среди прочего, были предприняты попытки связать теории итальянского движения автономии с местной борьбой за жилье. Это был лишь один пример преемственности радикальной истории.

С 1980 по 1983 год в Западном Берлине и Западной Германии наблюдался неожиданный подъём новых общественных движений. Отчасти эти движения возникли на основе альтернативного движения – по крайней мере, в тех городах и регионах, где оно ещё сохраняло контркультурную целостность. Они также развились из некоторых кампаний по отдельным вопросам (антиядерные, сквоттинг, Startbahn-West, мир), которые расширили их политическую перспективу. Наконец, они были вызваны европейскими социальными бунтами 1980—81 годов, особое влияние оказали события в Цюрихе и Амстердаме. Буржуазные социологи и журналисты регулярно говорили о «молодёжных бунтах», что вводило в заблуждение. Большинство действующих лиц восстали не из-за своей «молодости», а из-за глубокой социальной и политической неудовлетворённости. Термин «молодёжный бунт» также игнорирует политическую историю событий. Без многолетней политической организации так называемый молодёжный бунт выразился бы в спорадических вспышках ошибочной юношеской воинственности, а не в акциях против атомных электростанций и аэропортов, протестах против жилищной политики и т. д. Многие старшие товарищи отреагировали на восстание с удивлением, поскольку они предполагали, что после немецкой осени больше не увидят уличной воинственности такого рода.