«Красный референдум» не упал с неба; он вырос из далеко зашедшего идеологического перерождения партии. Но от этого он не перестает быть самой злостной авантюрой, какую можно себе представить. Референдум вовсе не стал исходным моментом революционной борьбы за власть. Он целиком остался в рамках вспомогательного парламентского маневра. При его помощи партия умудрилась нанести самой себе комбинированное поражение: укрепив социал-демократию и, следовательно, правительство Брюнинга, прикрыв поражение фашистов, оттолкнув от себя рабочих социал-демократов и значительную часть своих собственных избирателей, партия стала на другой день после референдума значительно слабее, чем была накануне. Лучшей услуги германскому и мировому капитализму нельзя было оказать.

Капиталистическое общество, особенно в Германии, было за последние полтора десятилетия несколько раз накануне крушения, но оно каждый раз выкарабкивалось из катастрофы. Одних экономических и социальных предпосылок для революции недостаточно. Нужны политические предпосылки, т.е. такое соотношение сил, которое, если не обеспечивает победу заранее – таких положений не бывает в истории, – то делает ее возможной и вероятной. Стратегический расчет, смелость, решимость превращают затем вероятное в действительное. Но никакая стратегия не может невозможное превратить в возможное.

Вместо общих фраз об углублении кризиса и об «изменении ситуации» Центральный комитет обязан был точно указать, каково в настоящий момент соотношение сил в германском пролетариате, в профессиональных союзах, в фабрично-заводских комитетах, каковы связи партии с сельскохозяйственными рабочими и проч. Эти данные допускают точную проверку и не составляют тайны. Если б Тельман имел мужество открыто перечислить и взвесить все элементы политической обстановки, то он вынужден был бы прийти к выводу: несмотря на чудовищный кризис капиталистической системы и на значительный рост коммунизма за последний период, партия все еще слишком слаба, чтобы стремиться форсировать революционную развязку. К этой цели стремятся, наоборот, фашисты. В этом им готовы помочь все буржуазные партии, в том числе и социал-демократия. Ибо коммунистов все они боятся больше, чем фашистов. При помощи прусского плебисцита национал-социалисты хотели вызвать крушение архинеустойчивого государственного равновесия, чтобы вынудить колеблющиеся слои буржуазии поддержать их, фашистов, в деле кровавой расправы над рабочими. Помогать в этом фашистам с нашей стороны было бы величайшей глупостью. Вот почему мы против фашистского плебисцита. Так должен был бы закончить Тельман свой доклад, если бы в нем осталась крупица марксистской совести.

После этого следовало бы открыть дискуссию, как можно более широкую и откровенную, ибо господам вождям, даже и таким непогрешимым, как Гейнц Нойман и Ремеле, нужно внимательно выслушивать на всех поворотах голоса массы. Нужно вслушиваться не только в официальные слова, которые подчас говорит коммунист, но и в те более глубокие, более массовые мысли, которые скрываются под его словами. Нужно не командовать рабочими, а уметь учиться у них.

Если б дискуссия была открыта, то, вероятно, один из участников ее произнес бы такую приблизительно речь:

«Тельман прав, когда доказывает, что, несмотря на несомненные изменения обстановки, мы, по соотношению сил, не должны стремиться к форсированию революционной развязки. Но именно поэтому к развязке, как мы видим, толкают наиболее решительные крайние враги. Сможем ли мы в таком случае выгадать необходимое нам время, чтобы произвести предварительную передвижку в соотношении сил, т.е. вырвать основные пролетарские массы из-под влияния социал-демократии, и тем заставить отчаявшиеся низы мелкой буржуазии повернуться лицом к пролетариату и спиною к фашизму? Хорошо, если это удастся. А что, если фашисты против нашей воли доведут все же дело до развязки в ближайшее время? Тогда пролетарская революция окажется снова обреченной на тяжкое поражение?»