– Он сказал, что мы останемся друзьями…

– Ага, останемся, значит. Друзьями. Дальше.

– Не знаю, Миша.

– А ты его случайно не любишь?

– Люблю.

– А он тебя?

– И он.

– А Колю ты любишь?

– Да.

– Хорошо вам всем. По-французски эдак.

– Почему.

– Амур де труа.

– Миша.

– Что.

– А ты… когда фото у него с компа удалял… мои… ты меня видел?

– Видел.

– И я… тебе… понравилась?

Господи, ну что за гребаный этот божий мир. И что им движет. Что движет всеми этими людьми, в этом зале, в этом городе, на этом шарике. Вот, ты ощущаешь пальцами кожу девушки, которую раньше уже видел всю голую, она принадлежала одному, теперь другому, а предлагает себя тебе – прямо в белом платье непорочной невесты, предлагает снять его – в памяти, вспомнить все ее прелести; она тебе и не нужна, но стояк на тебя напал. Ты не позовешь ее трахнуться в гардеробе прямо сейчас, но от возбуждения ты избавиться не можешь; это зависит не от тебя, так тебя устроила природа, эволюция требует, чтобы ты дрючил все, что движется, чтобы не прервалась нить жизни. Твое супер-эго стоит на страже и говорит тебе «низя!», как раньше Моисей читал со скрижалей евреям «не возжелай», а ты желаешь, хоть тресни. И остальные тоже. Вон Белка с этим кобелем танцует, он ей всякие сальности говорит, она цветет и пахнет, ей это нравится. Так что, она тебя не любит? Любит. А ты? И я. И как же это все совместить в одном коктейле. Не знаю. Знаю только, что сейчас больше всего на свете мне хочется засветить в глаз этому дохтуру, но Моисей не велит, в скрижалях. Надо покурить. Музыка кончилась, он церемонно поклонился Марине, она присела в книксене.

– Да, Марина, ты там была очень хороша. И сейчас.

– Спасибо.

На веранде задувал ветерок, почти никого не было. Михаил закурил и потрогал уши – они горели. Холодненького нужно. Пива, что ли. Ко лбу приложить стакан. Не, надо Белку потанцевать.

В зале было душно, танцы были в разгаре, Белки не было. Он почувствовал руку на своем предплечье, обернулся – черные гранаты сверкнули ему с сочно-золотистой плоти почти обнаженного бюста Анны Сергеевны.

– Потанцуем, Миша? Когда еще выпадет такой случай.

– Конечно, – он вздохнул и подставил локоть. На площадке Анна Сергеевна развернулась и одним движением возложила свой роскошный бюст Михаилу на грудь и прижалась к нему бедрами; он вяло попытался отстраниться.

– Ну перестаньте, Миша, мы же взрослые люди, я все равно чувствую Вас, вот, сейчас. Я все равно знаю. И не пытайтесь отрицать.

– Да я и не отрицаю. Я…

– Так не отодвигайтесь. Дайте Вас потрогать… хоть бедром.

– …просто не знаю, что с этим делать.

– Да ничего не делать. Просто плывите… в танце. Просто чувствуйте. Вам же нравится. Скажите.

– Не буду.

– Ну Вы совсем не джентльмен, Миша. Дамам нужно делать комплименты.

– Вы… роскошная женщина.

– Позвонили бы когда-нибудь. Роскошной женщине.

– В куда?

– У меня Билайн, 812-15-21. Запомните?

– Да проще простого. Наполеоновский номер.

– Ну да, 812. А остальное?

– 15 – Ватерлоо, а в 21-м он умер.

– Надо же – какой у меня грустный номер!

– Ну чего тут грустить – побыл Наполеоном, так потом и не жалко…

– А Вы не хотите?

– Что.

– Побыть Наполеоном.

– Хочу, конечно.

– Позвоните?

– Ладно. В следующей жизни.

– Никуда Вы от себя не денетесь, Миша.

Он довел Анну Сергеевну до ее столика и вышел на веранду, потом вниз, в садик. Надо проветриться. Уже начинало темнеть. Слева в кустах раздавалось негромкое пыхтенье, ухканье и ахканье, видна была склоненная девушка с задранным подолом и двигающий бедрами парень со спущенными брюками. О, молодцы, время зря не теряют. Куда ж от этого всего деться. И куда это Белка пропала. Пойдем в зал.