– Это конфеты, – выпаливает мама, словно оправдываясь, – теперь они и туда эту гадость добавляют или производят из какой-то гадости… я уж не знаю.

– Да уж, – растерянно произносит мистер Ходжкин, убирая ампулы с остатками лекарств в кейс. – Невозможно же её постоянно так откачивать. Однажды это может плачевно закончиться.

Я боюсь думать, чем именно, но подозреваю, что ничем хорошим подобные приступы обернуться не могут. Кома? Удушье? В голове клубятся самые кошмарные образы, но ужаснее всего – видеть в этих образах свою сестру. Меня передёргивает, и я, чтобы отвлечься, подсаживаюсь к сестрёнке на кровать. Мягкими, плавными движениями глажу её волосики. В её взгляде испуг, боль, какая-то раздирающая изнутри тоска. Но есть в них и что-то ещё… твёрдое, непоколебимое… С секунду раздумываю и понимаю, что – мужество.

– Я даже и не знаю, чем теперь её можно кормить. Если даже в конфетах из сахарного сиропа сплошные токсины, – растерянно глядя на мистера Ходжкина, произносит мама.

– Мелиссия, увы, я просил нам выделить нетоксичные продукты для аллергиков, но в Корпорации строгая политика. Они не хотят, чтобы с этих продуктов перекидывалось грибковое заражение, – с сожалением произносит доктор. – А может, и попросту не хотят возиться, проще народ токсинами кормить, зато заражения нет, да и продукты целы. Я слышал, что себе на стол они другие продукты поставляют.

Мама качает головой и тяжело вздыхает. А в моей голове растут сомнения в правильности пищевой политики «Плазмиды».

Весь следующий день я провожу рядом с кроватью Никсы, пытаясь развеселить её всеми доступными мне способами. Она вновь вялая и почти не улыбается. Теперь она похожа на маму. Меня это тревожит. Два вялых существа в одной квартире – это уже слишком. С этой мыслью я проживаю весь день до глубокого вечера.

В утро моего отъезда Никса уже ходит, но её тошнит и водит из стороны в сторону. Мне больно смотреть на неё, совсем не хочется оставлять её тут на маму. Сегодня я ей не доверяю ещё больше. Она своим уныньем лишь усугубляет положение дел.

– Пока, Трэй. Я буду скучать по тебе, – ослабевшими руками она обнимает меня.

– Я обещаю что-нибудь придумать. Ты веришь мне? – спрашиваю я, глядя сестрёнке прямо в глаза.

– Да, Трэй. Я всегда тебе верю.

– Никса, пообещай, что будешь сильной и крепкой. И будешь помогать маме. Мы скоро увидимся.

– Обещаю, – она смотрит мне в глаза, и я ей верю. Больше, чем маме, как самому себе. Она теперь совсем выросла.

Я ухожу один. На этот раз никто меня провожать не пойдёт. Никса должна оставаться дома, а мама присматривать за ней. Поезд в 7:00. Я ещё успею на работу.

Состав ползёт длинной гусеницей. Мы въезжаем в тоннель. Глаза слипаются после бессонной ночи из-за тревог за Никсу. Несколько раз я вставал и заходил в комнату, прислушиваясь к её дыханию, едва уловимому, но такому успокаивающему. На глаза падают гири, мозг приказывает сам себе уснуть.

На границе с одиннадцатым периметром сегодня особенно тщательный контроль. Едва приоткрыв глаза, вижу, как специальный отряд экологической полиции тщательно проверяет вагон, высматривая и вынюхивая малейшую подозрительную вещь. Я первый раз всерьёз задумываюсь: что они так старательно выискивают? Поддельные документы, оружие, запрещённые натуральные продукты или нечто более важное и опасное для них, для системы? Два буйвола в тёмно-зелёной форме подходят ко мне. Один длинным щупом больно тычет меня сонного в плечо, пытаясь поскорее растолкать. Мой раздражённый взгляд заставляет его отвести от меня металлический прибор для досмотра. Многоугольная головка сканнера дройда, зависшего в воздухе, поворачиваются в мою сторону. Грани сканера играют в лучах утреннего солнца, разбрасывая блики по потолку вагона. Безжалостный робот-убийца, лишённый души и сердца, с этого ракурса выглядит не таким уж грозным.