Ну и в самом деле, не сидеть же ей лето в пыльной, загазованной Москве! Вот только жаль, что там, где Лиза сейчас находилась, со связью было не очень…

Теперь Герка сидел целыми днями в наушниках у компа и слушал музыку, прихлёбывая горький чай из заляпанной кружки. Щёлкал мышью – бесцельно, глядя в окно поверх монитора. Там, снаружи, в обрызганное дождём стекло в такт ему стучал веткой понурый мокрый ясень.

Герка перестал читать, не играл, не рисовал, не смотрел фильмы, забывал пообедать. Не интересовался френдлентой, проверял только, нет ли весточек от Лизы и Шмеля, и тут же разочарованно захлопывал вкладку, потому что сообщений не было. А ещё ревниво следил: не загорится ли зелёненьким глазок её скайпа. От каждого бульканья компьютера, сигналящего, что в ящик свалилась новая почта, его сердце ухало вниз. Но это шли деловые сообщения маме или отцу.

Наконец явно обеспокоенные родители надумали отправить его на месяц в алтайскую деревню к дальним родственникам. Родственники оказались не против.

«Свежий воздух, новые впечатления! Ты ведь в тех краях ещё не был!»

Герка уныло кивнул. Ехать он согласился.

Из полумрака соседнего купе донёсся бесцеремонно громкий девичий голос: ночной телефонный звонок подружке. Той, которую нынче так и не посадили в поезд, догадался Гера.

– Догонишь, если поедешь завтрашним. Ну почему одна, когда с сопровождающим? Мы три дня на базе будем, как раз успеешь. Тебя у са́мого вагона встретят. Как это – нет так нет? Что ты как рохля, надо же добиваться своего! Ну ты вообще!..

Судя по всему, уговорить не удалось. Герке даже стало жаль её, эту громкоголосую. Вот ведь досада! Собирались отдыхать вместе, а пришлось одной ехать. Если б они со Шмелём собирались куда-нибудь вместе или с Лизой, а тут бы такой облом, Герка тоже бы расстроился. С Лизой… Эх, если бы!

Он сунул голову под шершавую подушку и принялся считать овец. Где-то на сто пятидесятой овцы угомонились, перестали блеять, звякать стаканами и храпеть…

Утром выяснилось: громкоголосая из соседнего купе, которой так искренне посочувствовал Герка, ни секунды не намеревалась грустить в одиночестве. Объект её внимания – один из двух парней, что присоединились к тургруппе в Тюмени глубокой ночью, – занял нижнюю, прямо под Геркиной, полку.

Как предусмотрительно этот тип отказался вчера меняться местами с соседкой, что ехала с семилетним сыном! им достались верхние, да боковушки, да в разных концах вагона. Герка поменялся бы, но и сам ехал на верхней. А этот не стал. О, разумеется, его право! Жлоб! Бывают же такие…

Свежий, с бледным после умывания лицом Герка шёл по вагону, накинув на шею хрустящее вафельное полотенце, когда обнаружил этих «голубков», в открытую, без малейшего стеснения обжимающихся на нижней полке. Он смутился, отвёл взгляд, чувствуя, как противно стало во рту, хотя только что почистил зубы. Захотелось сплюнуть. Скривившись, Герка допил остатки минералки и ушёл в задний тамбур.

Тёмные, горячие, ревнивые мысли, которых он старался избегать во время разлуки, прорвали плотину, хлынули волной. Застонав, он упёрся пылающим лбом в холодное оконное стекло. «Нет, она не такая! Даже думать так не смей!»

В гремящем, продуваемом ветром тамбуре он провёл не меньше часа.

Пытаясь справиться с наваждением, стал вспоминать последние майские дни и самое начало лета.

Прогулки и звонки, известие о её предстоящем отъезде, ссору, своё бесцельное блуждание по улицам… Невероятное облегчение оттого, что помирились (спасибо Шмелю), всё-таки помирились, пусть и за полтора часа до расставания! Вспоминал прозрачные, как аквамарины, зелёные в крапинку глаза, светлые непослушные завитки у виска. А главное – тогдашнюю, невесть откуда взявшуюся счастливую уверенность, что всё ещё будет. И запрокинутую в небо голову, и ослепительно белый дирижабль там, в бездонной синеве, и её руку в своей, предательски вспотевшей от волнения.