То, что я вижу за окнами машины, похоже на Чернобыль. Или «Зону» из фильма «Сталкер». Оно такое же пустое, угрюмое и смертоносное. Пустые автобусные остановки. Пустые ларьки. Пустые дома. Многие даже не повреждены. Но в них никого нет.

Зубр показывает на неприметный поворот направо. Это дорога на Донецкий аэропорт. Примерно через 500 метров начинается зона, в которой укры уже бьют прямой наводкой. Потрясает безмятежность этого места. Тихо. Спокойно. Неподвижно. Всего в полукилометре от настоящего Ада. «Ад расплавленного свинца». Кажется, у буддистов есть такой. Что ж, буддисты правы – он действительно есть. Только он не где-то за горизонтом реальности. Он здесь. В полукилометре от нас.

Октябрьский похож на Спартак. Только гораздо страшнее. Спартак состоит из частной застройки. А Октябрьский – это полноценный спальный микрорайон, застроенный стандартными хрущёвскими пятиэтажками. Он напоминает Западный микрорайон Ростова-на-Дону. Тот, в котором я родился. Они похожи друг на друга, как два брата-близнеца. Один из которых мёртв. Всё то же самое. Только фасады домов побиты осколками. Только асфальт на дорогах изувечен воронками от мин. Только оконные рамы выбиты взрывной волной. И редкие прохожие. Как призраки. А может, и не «как»… Кто знает?

А ещё сожжённые школы и детские сады. По ним бьют в первую очередь. Это их визитная карточка. Их главная мишень – русские дети. Выбить следующее поколение – это цель № 1 любого геноцида.

Выходим из машины. Осматриваемся. Нам надо попасть за высокий террикон, находящийся за полем, по краям которого стоят бывшие дома.

– Не сходи с дороги. Здесь могут быть растяжки.

Я и не схожу. Я это уже знаю.

Впереди тупик: поперёк дороги лежит бетонный столб, перерубленный у основания прямым попаданием снаряда. Начинаем выезжать обратно…

Бум… Мина разрывается неожиданно и довольно близко.

Бум… Снова. Ещё ближе.

Бум… И ещё ближе.

Они не просто стреляют. Они стреляют по нам.

Нас заметили. А может, навёл кто-то из местных корректировщиков огня. Что скорее всего. Они действительно местные. Они – жители этого района. Убившие своих соседей и знакомых. Я не представляю, что должно произойти с человеческой душой для того, чтобы такое стало возможным.

Те, кто по нам стреляет, не знают, зачем я здесь. Но я для них смертельный враг. Как и все, кто пользуется фотоаппаратом или видеокамерой. Больше всего они боятся тех, кто сохраняет следы их преступлений. Вытаскивает их на свет Божий. Для них это хуже всего. Что, в общем-то, понятно.

Зубр вопросительно смотрит на меня. Я коротко киваю. Мы уезжаем. Бог с ней, с «Точкой-У». Я отчего-то знаю, что могу оставаться здесь и под обстрелом. И Зубр тоже может. Он храбрый человек. Но я знаю и другое: у него семья. И кто я такой, чтобы принимать подобные решения?

Мы покидаем район быстро.

– Если мы выскочим на укров, я, в принципе, знаю, что делать. – Зубр задорно крутит руль и внимательно смотрит по сторонам. – Убегать в нашу сторону не надо. Тогда они откроют огонь из всего, что у них есть, и мы хрен выскочим. Рваться надо к ним в тыл и оттуда уже выворачивать по безопасной дороге. Только сейчас это сделать не получится. Мы с тобой оба одеты по форме, а у тебя ещё и говор не местный.

– Но если мы всё равно демаскированы, то почему мы тогда не взяли стволы?

Зубр на секунду задумывается и цедит сквозь зубы многоэтажное ругательство. Мы начинаем ехать ещё быстрее. Через пару минут мир за окнами снова меняется. Мы снова вернулись в царство живых.

Обстрел в Донецке чуть утих. Ненадолго, как потом выяснилось. Но впереди была пара относительно спокойных часов. К нам в машину сел ещё один боец. Сфинкс. Пятидесятилетний солдат, который не так давно учил меня обращаться с оружием. Ему надо было сделать какое-то дело в городе, пока не особо стреляют.