В школе наступила зима. Настоящая, снежная, суровая. Уже не находилось смельчаков, которые ходили бы без шапки и перчаток. Только смелые феминистки, но и они держали руки в карманах, а их цветные пережженные волосы не боялись уже ничего, к тому же, их согревал пирсинг в носу. Даже короткими перебежками, от корпуса к корпусу, народ бегал утеплившись. Ничто не могло растопить лед на улице, и в наших сердцах. Атмосфера уныния и отчуждения царила по всей школе, от первого этажа школьного здания до последнего чердака в жилом корпусе. Хуже всего была неизвестность, которая ввергала в нас чувство страха и информационного голода. И однажды и эта страница была перевернута.

Через 2 дня в школьных холлах появилось объявление об общем сборе. Огромный актовый зал вместил всех студентов и преподавателей. Очевидно, что неловко было даже последним, так как общий сбор предвосхитило совещание преподавателей, и они уже были в курсе свежих новостей. Слово взял директор, которого звали Эдвард. Высокий, уже в возрасте, с залысинами и круглыми очками, он не внушал доверия. Но в конкретно данной ситуации не доверять его словам не имело практического смысла – он был тем самым человеком, который знал что-то из первоисточника, а именно – из министерства знаний. Сбор был в 6 вечера, зал был ярко залит люстрами, а за окном было уже по-зимнему темно. Это не смущало Эдварда, впрочем, что вообще могло его смутить – он правил школой дольше, чем его тезка Англией.

–Что ж, война есть мир. Хорошее начало для моей речи, не находите ли?

Нет, мы не находили, и Эдди – как его все звали в темных коридорах – взял театральную паузу. Он вдруг всмотрелся в этикетку бутылки с водой, которая стояла перед стойкой с микрофоном, и, как будто не замечая толпу ждущих избавления от невежества студиозов, высказал прямо в зал свое возмущение.

–Что, даже в этот, особенный день, для меня и для вас всех, нельзя было не перепутать воду? Кто-нибудь в зале понимает разницу между газированной и still – водами?

Я понимал. Да все понимали. Мы знали, что Эдди пьет только какую-то особенную воду из какого-то особенного родника, конечно, без газа. Также все знали, что он никогда не пьет воду во время выступления, потому что жует какие-то свои особенные леденцы для горла со вкусом тыквы и ментола, которые позволяли ему безнаказанно кричать во все горло больше часа.

Зачем он решил навести порядок – не очень ясно. Эдвард решил продолжить.

–Дети, Англия пала.

Нам всем было от 16 до 20, но были детьми для него.

–Англии, старой, доброй, на лужайках которой окормлялся парламент Родины, больше нет. Кто виноват? Конечно, вы. Не персонально, но вы все несете коллективную ответственность. Какую и за что? Разгильдяйство – вот ваш бич. Леность – вот ваш порок. Вера в авось – откуда эта религия у нас в Лондоне? – ваша слабая пята. Когда наши отцы боролись за Лексит, когда мы бежали от буржуйского Запада и загнившей Европы, думали ли мы о последствиях? Конечно, но мы думали о светлом будущем. Мы не думали, что наши политики будут жевать свой галстук, а наши спикеры выращивать рыбу в Ниагарском водопаде. Мы не гадали и не представляли, что вы все просто остановитесь в развитии, сядете на своей зеленой лужайке, полученной по наследству, которую наши деды и прадеды подстригали до вас 300 лет подряд ежедневно, и начнете торговать словарями, книжками, интернетами – и другим воздухом. Где она, наша демократия? Кем и почему забыт наш Норманн? Почему предан изгнанию великий Черчилль? Слава Богу, пали и Штаты.

Конечно, старину Эдди заносило. Лично я не всегда даже понимал, куда и к чему он клонит.