Отец библиотекарь пожал плечами:

– Они не отличаются ничем от келий братии.

– Богато живёте!

– Живём по времени. У тебя – у всех вас, мирских – просто устарелые представления. Но если даже на военных кораблях, в отличие от прошлых веков, вместо общего кубрика – даже у юнгов отдельные каюты (Исиэль, словно сам был корабельщиком, сказал именно так, пользуясь профессиональным жаргоном, а не «юнг», как полагалось бы), а чем же служители господни хуже военных? И те и другие исполняют свой долг, служат – одни господу, иные Федерации. Так что твоя совесть да будет спокойной: у тебя тут нет никаких привилегий по сравнению с любым братом нашей Обители. Ну, теперь подумай – не нужно ли тебе ещё чего-то на сон грядущий, и я оставлю тебя в покое и – заверяю – в полной безопасности.

Ястреб ещё раз внимательно огляделся, хотя и очень хотелось поскорее сбросить одежду.

– Вроде бы всё, что нужно… Стоп. А как здесь закрыться изнутри? Не вижу ни замка, ни даже задвижки какой-нибудь. Это как?

Исиэль усмехнулся:

– Это, пожалуй, единственное, чем мы не можем похвалиться. В обители нет запоров. Братьям нечего скрывать и не от кого. И каждый может войти к каждому в любое время, ибо раз он так делает – значит, возникла у него для того серьёзная причина. Шутники и болтуны у нас не уживаются, посидеть вечерком за рюмкой, сам понимаешь, не принято, тут своя специфика… – Монах укоризненно покачал головой: – Знаю, какие мысли у тебя сейчас вертятся. Нет, Ястреб, не волнуйся: этого у нас нет – и никогда в сей обители не бывало. Наши братья все просвечены, ещё в пору послуха, вдоль и поперёк – или ты полагаешь, что я тут случайно оказался? С моей-то квалификацией?

– Успокоил, – сказал Ястреб; он и в самом деле поверил Исиэлю. – Тогда не стану больше отнимать твоё время. Спокойной ночи, отец.

– Благослови тебя Господь.

Наконец-то Ястреб остался один. Разделся, одежду убрал в шкаф. Дома не стал бы делать этого, а тут как-то стыдно было не соблюдать порядок – ещё и потому, что все подобные недостатки будут братией отнесены на счёт и его коллег, так что не стоило подводить корпорацию – кому-то другому тоже может потребоваться помощь Обители. Недолго постоял под душем, расслабляясь – хотя и так уже весь был почти в растворе. Снял покрывало, откинул одеяло – и (ура, ура!) с наслаждением растянулся на чистейшей простыне. Сон был уже рядом, совсем рядом…

И прошёл мимо, разэтак его так! Бывает же!

А вместо сна явились мысли. Из маленькой точки возникла и раздулась, как воздушный шарик, как мыльный пузырь, потребность ещё раз пережить всё, что этим вечером было видено и слышано в монастырских стенах, проанализировать, сделать выводы – словом, всё то, что он решил было отложить на завтра, на свежую голову, вдруг понадобилось сделать сейчас. Пусть голова была и не первой свежести, зато следы – прямо со сковородки. И надо с ними работать, пока они не остыли.

«Ничем не пахло? – думал он вместо того, чтобы мирно похрапывать. – Обоняние у него не в порядке? Свежо предание… Запах был, точно, и теперь я, кажется, понял, какой именно. Не сразу сообразил, потому что самому давно уже не приходилось встречаться: в конторе нашей пользуются дезодорантами, естественно, мужскими. Совсем другой букет. А там, в подвале, в архиве, пахло духами. Даю что угодно на отсечение. Ду-ха-ми! И самое смешное – никак не мужскими. Женскими, друг Ястреб! Тонкий, горьковатый аромат. Вывод? Одно из двух: или там где-то была спрятана, кроме прочего, и дама – или же пользуется женскими духами молодой человек. И скорее второе. Вспомни: эта походочка… Фигуру под рясой, конечно, определить я не старался, но паренёк узкоплечий, это видно сразу. Или, если всё изложить одним словом – женственный юноша, архивный послушник. Тогда становятся на место и странные слова Исиэля, те самые, неожиданные, которые он, видно, хотел – и не смог удержать в себе. Насчёт поведения. Ах ты, отец библиотекарь!.. Что это в тебе вдруг взыграло, если не простая ревность? Может, этот мальчик, Ридан, податлив на ласку? Говоришь, в обители такого никогда не бывало? Может, ты и прав, и братия к такому греху не причастна, зато ты сам – выходит, грешишь? Ну да: быкам нельзя, но ты-то – Юпитер, не иначе! А я было тебе поверил. И зря. Если ты тут с этим юношей разводишь амуры, думаешь, об этом никто не знает? В таком замкнутом пространстве всё становится явным, а дальше – известная психология: если уж начальство грешит, то нам и подавно можно, тем более, что известно испокон веку: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься…»