– Должны ли вы были каждый год сдавать все эти семена государству? – спросил я у старика.

– Государству? Нет. Мы должны были везти их в центр.

– Это то же самое.

– Нет, не государству, мы отвозили семена в центр, – повторил старик.

– Вам платили за них?

– Конечно.

Старик добавил, что в этом году выдался прекрасный урожай масличных семян. Урожай пшеницы тоже обещает был обильным.

– Но теперь все пошло наперекосяк, – заявил он. – Теперь, когда началась война, – он сказал сначала по-русски «война», а потом добавил на румынском «rasboiu», – мы просто не знаем, что теперь будет. Для нас будет просто катастрофа, если мы не сможем продать урожай. Коммунисты обычно покупали у нас все, – заявил он в завершение.

– Вот увидите, вы и дальше сможете продавать свои продукты, – заверил я старика.

– Вы так думаете? Но кому?

– Вам придется возить семена и пшеницу в центр, и его сотрудники заплатят вам за это.

– В советский центр?

– Нет, в немецкий центр.

– Значит, у вас тоже есть центр закупок сельскохозяйственной продукции?

– Конечно.

Старик пристально посмотрел на меня. Он снова и снова вертел в руках свою шапку. Я видел, что ему хотелось спросить меня о чем-то, но он никак не может набраться смелости.

– Сколько у вас лошадей? – спросил я.

Он ответил, что до недавнего времени на ферме было целых пятнадцать лошадей.

– Большевики забрали самых лучших, – заявил он, – теперь осталось девять.

Мы со стариком прошли через двор и вошли в большую конюшню, где я увидел семь лошадей, которые ели сено из кормушек. В углу конюшни лежала охапка свежего корма – травы, зеленого овса и клевера. Лошади были худыми, низкорослыми, костлявыми, со впалыми боками. Я удивился, что при таком обилии корма все собранные здесь лошади оказались такими изможденными.

– Этот скот нехорош, – заявил старик.

Мы снова прошли через двор и зашли под навес, где хранилась сельскохозяйственная техника. Здесь было две молотилки, четыре или пять сенокосилок и трактор. Вдоль стены были расставлены многочисленные емкости с бензином, машинным маслом и керосином. Как мне показалось, молотилки находились в особенно плачевном состоянии.

– Эх, – пожаловался мне старик, – отремонтировать их или хотя бы добыть запчасти для двигателя было чертовски трудно. Нам приходилось ждать, пока не подвернется механик из какого-нибудь колхоза. В колхозе в Шофронканах нам никогда не позволяли завести собственного механика. Приходилось посылать либо в Кишинев, либо иногда в Балту. Когда я приезжал в Шофронканы, мне обычно говорили: «Завтра. Приезжай завтра». Вот оттого машины и превратились в хлам.

Он покачал головой и поскреб седую щетину у себя на подбородке.

– Это ваши машины? – спросил я у него.

– Молотилка принадлежит колхозу. Мы берем ее в аренду. Во время сбора урожая мы должны предоставлять ее и другим фермам. Остальные машины принадлежат ферме.

Мы осмотрели еще одну конюшню, еще амбары с масличными семенами, два огромных зернохранилища. Ферма оказалась довольно большой и, как мне показалось, была хорошо оснащена. Но я насчитал здесь всего три коровы. Это показалось мне слишком малым для такого процветающего хозяйства.

Среди строений фермы была и так называемая «усадьба», где в прошлом проживал владелец хозяйства. Она представляла собой низкое строение, с глинобитными стенами, покрытыми изнутри и снаружи толстым слоем извести. Перед фасадом располагалась веранда с балюстрадой небольших деревянных колонн. Дом окружал небольшой садик, сейчас сильно замусоренный каким-то дурно пахнущим хламом и гниющей соломой. Посреди этого мусора прокладывали себе дорогу несколько кур.