– Родная, ты испытываешь моё терпение.

Протягивает руку вперёд, явно намереваясь соединить со своей мою. Одергиваю ладонь, пряча её за спиной и медленно, не произнося ни звука, чувствуя себя арестантом, прохожу мимо него к выходу. Останавливаюсь через десятки метров у лавочки, стоящей в центре широкого коридора, заполненного занятыми собой людьми. Закричи я сейчас – мало кто отзовется, услышит… Господи, что за блажь лезет в голову… Не станет же он делать со мной что-то плохое?! А страх медленно по телу лезет всё выше, сковывая непослушные ноги и стискивая горло, заставляя тем самым часто, коротко дышать.

Не оборачиваясь, сажусь на край скамейки, всё это время, чувствуя, как идущий позади своим взглядом выжигает дыру в моём затылке.

– Чем обязана Вашим визитом? – уточняю, стараясь бесстрастно смотреть в глаза собеседника, присаживающегося напротив. Пытаюсь держать под замком эмоции, готовые вылиться через край.

Мандраж, пронизывающий тело, достиг своего апогея, и руки, спрятанные между колен, ощутимо предательски дрожат.

Откровенно усмехаясь, смотрит в глаза, надламливая во мне иллюзорно—крепкую стену, которой я от него так хочу оградиться. Медленно выдыхаю, пытаясь сохранить показное спокойствие. Тихо замираю, ожидая ответа.

Сверлит взглядом, точно испытывая меня на прочность. Молча рассматривает, ощутимо скользя по контурам моего тела, словно снимает размеры или делает детальный набросок. Не выдаёт и доли эмоций отсутствием мимики и мимолетных жестов.

Если это составляющая его работы, включающая моральное подавление, она выполнено великолепно!

На секунду крепко сжав пальцы, сбросив шлейф напряжения, витающий вокруг нас, медленно водружаю на лице хрупкую маску неуязвимости, растягивая на губах одну из своих лучших улыбок. Хочется верить, что в данный момент он не находит в ней фальши. Играть всегда надо честно. Уверяя себя в том, что в этот миг ты живёшь.

– У меня для тебя презент, – заносит руку за пазуху пиджака, выуживая небольшую по своему объему, плотную белую папку, перевязанную алой лентой. Плавно протягивает мне, приковывая взгляд к своей руке, держащей толстый конверт.

– Можешь считать это щедрым предсвадебным подарком, – издевательской интонацией наполняет каждое слово, отдающееся дробью в висках. – Понятия не имею, к чему Всеволоду этот излишний геморрой, но… – ухмыляется широко, приоткрывая свой блестящий оскал. – Возможно, это жест доброй воли… Как знать. Для каждого шага есть свои причины.

Кладёт папку на мои колени, так и не дождавшись момента, когда я протяну в ответ руку, чтобы её забрать. Не произнося более и звука, встаёт и вальяжно удаляется в сторону эскалатора, ведущего на первый этаж.

Лишь оставшись одна среди бесчисленного скопления безразличных людей, громко сглатываю, орошая пересохшее от напряжения горло. Дрожащими пальцами развязываю плотный, неподатливый узел. Приоткрываю верх туго набитого картона, находя внутри стопку фотографий, пестрящих яркими корешками. Вытаскиваю одну, закусывая губы до пронзающей боли, обездвиживающей конечности. Через секунду неконтролируемо роняя её из рук. Рассыпаю всю стопку по гладкой поверхности лавочки, вытирая тыльной стороной ладони сбегающие по щекам слёзы.

Дрожу, словно осиновый листок на ветру, ощущая на коже плотный слой грязи, в которую щедро меня окунули. Внутри словно нарастает огненный ком, вырывающийся на поверхность обжигающим жаром. Пустотой, затмевающей глаза. Выжигающей все эмоции, когда-то хранившиеся на их дне.

Мельчайшее предательство это сильная боль. Его можно простить, но трудно забыть. Предательство близких людей – это алая лента, удавкой повязанная на шее. Красивая, словно праздничный бант, и острая, словно бритва… Родные люди бьют больнее всего… и как бы ты ни старался это забыть, выкинуть из памяти, найти оправдания… боль проходит, но в месте с ней отмирает и часть тебя. Та, в которой поблекли цветные мечты. Та, в которой царила любовь и доверие, как атрибут обыденности…