– Виноват, – потешается он надо мной. – Но знаешь, что самое важное? – я сижу с каменным лицом, пытаясь усмирить свой гнев. – С тех самых пор я неравнодушен ко всему вишнёвому.

– Извращенец! – выплёвываю я в его сторону и демонстративно отворачиваюсь от него.

– А ты зануда!

Мне очень обидно. Я складываю руки на груди и опускаю взгляд в пол. Не имею никакого желания продолжать вести с ним этот пустой диалог.

Весьма неожиданно Кай подсаживается ко мне ближе и осторожно кладёт свою ладонь мне на колено. Чересчур смело. Я перевожу взгляд с его руки на него самого, и впервые вижу в его глазах сожаление. Я думала такому как он чуждо сочувствие к незнакомым людям.

– Извини меня, Бриана! Я не знал, что… – он не договаривает, поскольку раздаётся оглушительный звонок в дверь, от которого я вздрагиваю, но сам факт того, что он предпринял попытку извиниться, греет мою душу и растапливает в ней лёд, который он самолично наморозил.

Он виновато поджимает губы, поднимается на ноги и выходит из комнаты. Я тут же облегчённо выдыхаю. Появляется такое ощущение, что всё это время я сидела, задерживая дыхание, и теперь приходится с жадностью хватать ртом воздух, чтобы успеть вдоволь надышаться, пока он не вернулся обратно.

М-да уж… находиться рядом с ним становится всё сложнее и сложнее.

Решаю отвлечь себя от всего навалившегося и снова осматриваюсь в комнате. Подхожу к стене, где висит старенькая гитара и почти невесомо касаюсь кончиками пальцев её натянутых струн. Мне всегда нравились звуки акустической гитары. Да что уж говорить? Все песни, которые мне когда-то полюбились, в основном исполнялись как раз-таки на гитаре.

Интересно, Брандис играет на ней или она служит элементом декора?

Подхожу к компьютерному столу и вижу какую-то потрёпанную толстую тетрадь. Любопытство моё одерживает верх, и я без промедлений открываю её, убеждаясь, что она вся исписана. От корки до корки. Нервно поглядываю на дверь и стараюсь прислушаться к шагам, боясь, что он войдёт и начнёт отчитывать меня за то, что без спроса лазила в его вещах. Перелистываю несколько страниц, особо не вчитываясь в текст, и натыкаюсь на фразу: "одинокое сердце Бунтаря", выведенное красивым и аккуратным почерком, а под ним вижу стих, который тут же принимаюсь читать:

"Проходит мимо вереница лиц…

Чужие, словно лики манекенов…

И ни улыбок, ни дрожания ресниц,

Ни взглядами лучистыми обменов.

Как хочется в толпе увидеть

Лицо, которому ты рад.

Хочу скорей любовь предвидеть

Вкусить сей страсти мармелад…

Но одиночество всё душит,

На сердце камнем пустота,

Она всю радость жизни сушит,

В душе сплошная мерзлота".

Это он написал? Вряд ли. Кай и поэзия – абсолютнейшие несовместимости. Очевидно же!

– Извини, друзья приходили! Забыл их предупредить, что сегодня вечером буду занят, – пугает меня голос Кая, я вздрагиваю и роняю записи на пол. Не успеваю моргнуть, как он уже оказывается возле меня, опускается, и поднимает эту злосчастную тетрадь. Плавно возвышается над моей низкорослой персоной и встречается со мной подозрительным взглядом сверху вниз. Разумеется, он недоволен тем, что я трогала его вещи. – Ты читала её?

– Нет, то есть да! Совсем чуть-чуть, – громко сглатываю.

Он переводит взгляд на мои пересохшие губы, которые я лихорадочно облизываю.

– Не трогай здесь больше ничего без моего разрешения. Уяснила? – почти шёпотом предостерегает. Не спуская с меня глаз, он наклоняется вперёд и заводит руку мне за спину для того, чтобы положить тетрадь на стол. Он так близко, что я ощущаю, как тепло его тела невидимыми импульсами добирается до меня, вгоняя плоть в неприятную дрожь. – Я же тебя не трогаю, Бри.