Настроение участников торжественного заседания сразу поднялось. Возможно, некоторую роль сыграло то обстоятельство, что почти все делегаты и депутаты успели раз или два подойти к буфетной стойке. Как бы там ни было, в фойе опять зазвучали громкие, радостные голоса, а в зале молодые активисты под руководством розовощекого второго секретаря обкома комсомола организовали летучий семинар «Сталин и молодежь».

Почти под самой крышей театра, там, где узкая лестница упиралась в дверь балкончика для осветителей, совершенно случайно встретились два молодых человека. Злые и завистливые языки называли их самыми умными людьми в области. Тот, что был в военной форме с погонами капитана КГБ, настороженно прислушался, нет ли каких шагов по лестнице, потом тихо спросил:

– Как самочувствие, Красавин?

– Капитан Суриков, разрешите доложить, – в тон ему ответил Красавин, – настроение бодрое, идем ко дну…

– У меня к тебе вопрос, довольно серьезный: знал ли кто-нибудь из прежнего состава Политбюро о том, что Сталин не умер, а, так сказать, перешел в состояние анабиоза?

– Темное дело. Однако смею полагать, что Хозяин был достаточно хитер. Иначе бы его прах давно развеяли по ветру. Кто из стариков оставил в наследство такую «бомбу замедленного действия», мне неведомо. Вероятно, он здорово веселился, предвидя, что произойдет через какое-то время. Наверно, его самого уже нет в живых, а то бы примчался сюда, как ошпаренный. Убежден в одном: для нынешнего руководства это сюрприз, и весьма неприятный.

– Я так и думал.

Красавин смерил внимательным взглядом своего собеседника. Суриков выдержал этот взгляд.

– За меня, Славочка, будь спок. Я еще в пятнадцать тридцать, как только вся эта заварушка началась, связался с Москвой.

Глаза Красавина потеплели, он покачал головой.

– Рисковый ты парень, Толя.

– А трус, Славочка, в карты не играет, – дружелюбно разъяснил ему капитан Суриков.

Тень озабоченности промелькнула на лице Красавина.

– Как это удалось?

– У меня секретов нет, – улыбнулся Суриков. – Слушайте, детишки: в грим-уборной Светки Барашковой – примы местного театра – городской телефон. – И, предупреждая следующий вопрос Красавина, быстро добавил: – Только теперь все перекрыто, и из театра не выйти, я уже пробовал.

– Светка Барашкова? – наморщил лоб Красавин. – Та, что поет писклявым голосом?

– Но фигура какая! – бесстрастно заметил Суриков.

– Понял тебя, Толя. Ты даром времени не теряешь. Зачем же тогда в Москву переводиться?

– Служба. Однако сейчас меня могут перевести совсем в другие края. Да и тебя тоже.

– Куда партия направит, туда и поедем. – Глаза Красавина заблестели. – Толя, кажется, рождается неплохая идея. Ты газеты читаешь?

– Не понял намека.

– Ну хоть в программу телевизионных передач заглядываешь? Помнишь, что сегодня в 19:30?

– Сегодня? Да, – оживился Суриков. – Я еще думал, как бы смыться из театра.

– Так вот, надо бы уговорить наших старперов, чтоб выступление Вождя и Учителя по телевидению назначили на это время. Сейчас у ребятишек такая запарка, пожалуй, не сообразят, что к чему. А это, Толенька, в наших силах.

Суриков недоуменно потер пальцем переносицу, затем удивленно протянул:

– Ты гений, Слава. Как поется в песне – «и чтоб никто не догадался». В свою очередь, я попытаюсь…

Встают молодцы-егеря,

Встают старики гренадеры…

В конце рабочего дня всех начальников цехов Второй городской трикотажно-швейной фабрики срочно вызвали к директору.

Игорь Борисович Швец, и. о. начальника прядильного цеха, опоздал минут на десять. В приемной директора ему первым делом бросилось в глаза заплаканное лицо секретарши Нюрочки. Нюрочка склонилась над пишущей машинкой и не попадала пальцами по клавишам.