– У меня?… – Роман посмотрел на официанта.

– У вас антрекот, – сообщил официант, ставя перед Романом тарелку размером с крышку от канализационного люка.

– А вот ваша рыба, – и он поставил перед Лизой длинную тарелку, в которой лежала большая красивая рыбина, изо рта которой торчали несколько веточек укропа.

– Спасибо, – ответила Лиза и решительно подвинула тарелку поближе к себе.

По ее лицу скользнула гримаска предвкушения, и Роман, заметив это, почувствовал, как его сердце снова стукнуло лишний раз.

Посмотрев вслед уходившему официанту, он сказал:

– Хорошо, что сервис тут не очень навязчивый. Я не люблю, когда официант торчит за спиной и меняет пепельницу каждый раз, когда ты стряхнешь туда пепел.

– Я тоже, – кивнула Лиза, ловко вскрывая рыбу тяжелой двузубой вилкой.

– Хммм… – Роман посмотрел на графинчик, – а по второй?

– Конечно! Сами знаете – между первой и второй…

– Совершенно верно!

Роман наполнил рюмки и спросил:

– Ну а теперь за что? Чтобы не банально.

– Чтобы не банально… – Лиза задумалась, рисуя вилкой узоры в воздухе, – ну… ну, скажем, за процветание республики Танзания.

– Танзания? – удивился Роман. – А почему именно Танзания?

– Не знаю, – Лиза пожала плечами. – Это в Африке, а там тепло, жирафы ходят, львы всякие со слонами… Хорошо!

– Да, хорошо, – кивнул Роман, – ну, тогда за Танзанию.

Они выпили за Танзанию, и Роман сказал:

– А вот теперь…

И, схватив вилку с ножом, состроил антрекоту угрожающую гримасу.

– Первым делом, первым делом антрекоты, – плотоядно пробурчал он.

– Ну а потом все-таки девушки? – засмеялась Лиза.

– Всенепременно, – ответил Роман и нанес антрекоту резаную рану.

«Солнце летнее сияло, крыса серая бежала»…

Глупая детская песенка назойливой шарманкой вертелась в голове у Боровика, как заевшая граммофонная пластинка. Он безуспешно пытался отогнать ее какой-нибудь более-менее связной мыслью, однако мыслей не наблюдалось. Казалось, что в мозгах навеки поселилась одна только жирная серая крыса, почему-то похожая на подполковника Кабанова из второго отдела.

Поводы для раздумий между тем имелись – причем для раздумий довольно-таки тягостных. Ровно десять минут назад канул в Лету грозный и неподкупный майор Боровик, краса и гордость ужасного для бандитов всех мастей Самого Особого Отдела УБОПа, увенчанный правительственными наградами и тремя тяжелыми ранениями суперспециалист.

Вместо него на залитую солнцем Шпалерную улицу из железных ворот управления вышел одноименный гражданский шпак тридцати с хвостиком лет от роду, безработный.

Ведомственная медицинская комиссия признала майора Боровика негодным к дальнейшему прохождению службы. Сволочи!

Боровик саданул увесистым кулаком со сбитыми костяшками пальцев по воротам и не почувствовал боли. Ворота задрожали и тут же приоткрылись. Из проема выглянул глыбообразный дежурный в камуфляже.

Увидев Боровика, он отвел глаза.

– Саня, ты чего?

– Ладно, Толик, извини. Все, я пошел, не поминайте лихом.

Не оглядываясь, Боровик зашагал по Шпалерной в сторону проспекта Чернышевского.

– Саня, – окликнул его дежурный со странной для его комплекции нерешительностью, – ты что, и пропуск уже сдал?

И увидел, как Боровик, не повернув головы и не останавливаясь, вскинул над плечом сжатый кулак с вытянутым кверху средним пальцем.

Выйдя на проспект Чернышевского, Боровик уселся на первую же попавшуюся на бульваре скамейку и закурил. Три-четыре глубокие затяжки прочистили наконец-то затуманившуюся от жгучей обиды голову, и он принялся обдумывать создавшееся положение.

А положение это получалось крайне хреновое.