Где свечи солнечные елей
И с небом слюбленному АААНЬГЕЛ
Учил сгорающий закат…
Иную песню в певчий час
И на следах моих томимый,
Над всем, что выведет огляд,
О, раздели на вдох и выдох,
Как грудь моя её лила бы,
Храня из ветра свет и снег.
III.1980. Нов. Гавань
Александру Вертинскому
От тельцов златых, непыльных,
от болезней и счетов,
от чужбин, душе невнятных
и не помнящих про вас,
от детей, не знающих по-русски,
не травя злоречьем ран,
не спросив непосвящённых,
не причастных вашим снам,
проживя ничейным в мире,
чтоб узнать себя впервые,
чтобы легче умирать,
поезжайте раз в Россию —
наглядеться, навздыхаться,
поклониться навсегда,
если вам нужна такая
бледноликая, родная,
неудобная земля,
если лжи уютной мало,
что и так она внутри,
если не для мебелишек,
не для частностей родились,
если есть для вас могилы,
чтоб траву рукой погладить,
если то для вас забота,
что мы все зачем-то жили.
9. X.1981. Нов. Гавань
Карусель
Как-то бойко завертелась карусель: мне
рукой теперь оттуда и
досель. А верблюдов, недоплюнувших
до звёзд, и
слонов, не донимаемых тщетой,
нагоняют уж зубастые коньки, не
стремясь их ни лягнуть, ни
раскусить.
Лишь олени – те несут, не чуя мест
и лет,
углубляя сей назойливый недуг, что
выносит их по кругу на следы
свои, затоптанные в прах
теми
ли, кто – слышишь? – по пятам, теми
ли, за кем они вослед.
Мельком лица, вскользь уста и окна
вспять. Вырвешь взгляд —
простыл недолгий жест встречи иль
прощанья – как взглянуть. И не
спится уж давно на трынь —
траве: душу умотала круго —
верть. Вновь меня уносит – от всего, или
всё несётся – от меня.
22-25.IV.1984. Париж
Карамора
Карамора – большой, длинный, вялый комар; иногда залетает в комнату и торчит где-нибудь одиночкой на стене. К нему спокойно можно подойти и ухватить его за ногу, в ответ на что он только топырится или корячится, как говорит народ.
Н. Гоголь
Сонно отбиваясь до
седьмого пота,
оттого корячится, что
кольнуть не может,
потому топырится, что —
нетопырёнок.
Всё не только больно и
не так уж гадко,
всё не столько тошно,
сколько слишком страшно —
всё непоправимо до
седьмого неба:
сколько ни корячься —
цепко держат ногу.
12. VII.1983. Нов. Гавань
Буколика
Крыша пыжится соломой. Что ни
говори, мы с тобой, старуха,
жили: ты ж латала мне портки,
я же резал курам горло. Мёд,
горилка на столе, на краюшке —
шкварки. В три погибели согнуло
немочью к земле. Ныне ты
меня повыше, да сушей плетня.
Оба лыбимся беззубо – так оно
добрей. Вседержитель, не мигая,
смотрит со стены. В хлеве добрая
бурёнка, в сенях гуси. Сыновья,
глянь, какущую нам гору накололи
дров. «Слезь с доски – порежешь
яйца!» – каркнешь внуку ты.
Он послушает не тотчас. Экий
шелапут!
Коль
допрежь меня в домину
тесную ты ляжешь – низко
поклонюсь. Ты моя старуха. Что я
без тебя?.. Мне ли первому – не
плачься. Что не так – прости. Не
таскайся до погоста. Ешь по мне
кутью. А старшому такожде
накажи, чтоб нас, знаешь, там
над озером, пусть бы нас рядком.
Мы соседям сниться станем
к непогоде, хвори, так ли – нам
тогда видней… Нам тогда не всё
одно ли, даже если, как сегодня,
льёт и льёт ливмя?
29. VII.1983. Нов. Гавань
Прошлый август
От Севенн до эстуария
всё ли там несёт Луара
мимо замков дальнозорких, где умильно
заедает горклым сыром оглушительные
вина втуне галльская душа, – всё ли
там блюдёт Луара, под лепными облаками,
диковатую волну
между кряжистых устоев то ли радуг,
то ли к раю переброшенных мостов?
Всё ли
так ревёт ночами, помыкая сном платанов,
отдавая рыбным духом – студенистым,
как ундинины уста, —
мимо спеси голубятен (не забывших ни
разгульного Агриппу, ни пристрастного
де Гиза) и сомнительного праха
непоседы Леонардо —
всё ли катится Луара там под сферой