Из рассказов матери мне известно, что наши с кузиной люльки в избе были подвешены к потолку рядом, а потому ритм нашей малосознательной, но кипучей деятельности во многом совпадал. Вероятно, это соседство в самом раннем детстве заложило основу для нашей духовной близости в будущем. Ирина и в школьные годы не забывала приезжать из Тарасовки в Курапово. Это она научила меня танцевать популярные в пятидесятые годы танцы. Вместе с ней мы готовились и поступали в институты, а, будучи студентами, довольно часто, пока не обзавелись семьями, навещали друг друга или встречались на студенческих вечерах.

Говорят, что задолго до того, как научиться говорить, мы с Ириной придумали слово «айс» и успешно общались между собой при помощи этого единственного слова. Удивительно, что мы овладели им одновременно и манипулировали им ничуть не хуже любого папуаса или затерянного в Замбези племени «тумба-юмба», словарный запас которых не намного превосходил вокабуляр Эллочки-Людоедки.

Мы просыпались и кто-нибудь из нас произносил:

– Айс!

– Айс! – с приветственной интонацией отвечал другой.

Вкусив, что Бог послал, вернее, что давали родители, мы от радости начинали дрыгать ножками и орать это самое слово до тех пор, пока нас не выносили гулять. Если нам чтото не нравилось, то мы, тут же солидаризируясь друг с другом, «айсовали» об этом родителям. И наоборот, когда мы чем-то восторгались, то спешили засвидетельствовать свои чувства всё тем же восклицанием. Слово было ёмким по смыслу и в зависимости от ситуации и контекста могло означать, что угодно.

Потом, когда я стал студентом иняза, мать в шутку говорила, что предпосылки к изучению иностранных языков у меня проявились уже в младенчестве. Ведь магическое слово «айс» и на немецком и на английском языках означает «лёд».

Вторым по счёту товарищем стала снова девочка. Её звали Люся, она была внучкой бабки Борисихи, к которой сын Иван и невестка Наташа частенько подкидывали своё чадо из Москвы. Люся была девочкой молчаливой, сосредоточенной и спокойной, то есть типичным флегматиком. Тем не менее, мы умудрялись спорить, ругаться и даже драться между собой. Вероятно, происходило то самое слияние флегматичного города с сангвиническим селом, о котором тогда много говорили с партийных трибун. Последнее столкновение с Людмилой произошло в шестидесятилетнем возрасте: москвичка прибежала ко мне «жаловаться» на нашего козлёнка, якобы откусившего на её огороде ветку вишни. (Сейчас Людмила присматривает за 90-летним отцом, который несмотря на свой возраст, трудится на огороде и поёт песню «Помирать нам рановато»22).

Но девчонки меня окружали до тех пор, пока во мне не проснулось мужское начало. Как только оно дало о себе знать, так мне тут же стало стыдно водиться с ними. Возникла потребность окружить себя подобными себе. Естественным товарищем по играм стал, конечно, двоюродный брат Митька. Он был старше меня на два с половиной года, но это для меня не имело значения. Митька тоже был не очень привередлив и принял меня в свою компанию, часто выступая в качестве «патрона» и заступника.

Митька жил на хуторе, т.е. в переулке, что напротив нашего дома. Я часто приходил поиграть к нему и его товарищам – Ёрке Кроликову и Тольке-Арбузу. Они тоже были на полтора-два года старше меня, но охотно брали меня в свою компанию. Ходить играть к Митьке было далеко и опасно. По пути нужно было преодолеть два препятствия – своеобразные Сциллу и Харибду. Пройдя метров двести по переулку или хутору, я останавливался перед домом бывшего кулака и нашего соседа Михаила Максимовича и осматривал диспозицию. Если она была благоприятной, то есть, если его петух был занят мирным обхаживанием своих кур, то я, не теряя времени, быстро прошмыгивал мимо «Сциллы» и бежал дальше. Но бывало и так, что петух неожиданно выбегал изза плетня и перегораживал мне путь. Тогда начиналась игра в «непускалки»: я пытался обойти его по противоположной стороне переулка, а петух, отлично владея искусством тактики, мгновенно угадывал мой маневр и снова оказывался перед моим носом. Я знал, что идти напролом не имело смысла, потому что эта чёртова птица умела хорошо драться. Уверен, если бы её приобщить к соревнованиям бойцовых птиц, его хозяин бы вмиг озолотился. Она грозно, как орёл, клекотала, по-боевому распускала перья, надувалась, краснела, как индюк и делала подскок вверх. После этого петух устремлялся на противника, то есть, на меня и больно клевал в ногу. При удачном подскоке он мог клюнуть и в глаз, так что шутки с ним были плохи.