Меня вдохновляет возможность схватить за шиворот бездарного адвокатишку, разгуливающего на свободе и изображающего из себя невесть что. Мы проводим с Романом час и договариваемся о новой встрече.

Про судью Фосетта мне рассказал один из моих первых тюремных клиентов. Он рвался из тюрьмы на волю и воображал, будто я могу творить чудеса. Он точно знал, что лежало в сейфе в подвале домика, и торопился прибрать все это к рукам, прежде чем оно исчезнет.

Снова я в кабинете начальника тюрьмы. Обстановка изменилась. На Уэйде темный костюм, крахмальная белая рубашка, галстук с приятным узором, остроносые ковбойские сапоги начищены до блеска. Он, как всегда, самодоволен, но заметно нервничает.

– Не знаю уж, что вы наплели, Баннистер, – говорит он, – но ваш рассказ им приглянулся. Терпеть не могу повторять одно и то же, но если вы собрались всех надуть, то сильно поплатитесь.

– Никакого надувательства, сэр. – Подозреваю, что начальник тюрьмы подслушивал под дверью и знает, что я говорил фэбээровцам.

– Два дня назад сюда нагрянули сразу четыре агента, что-то тут вынюхивали, спрашивали, с кем тебя видели, кому ты оказывал юридическую помощь, с кем играл в шашки, где работал, с кем сидел за столом в столовой, с кем принимал душ, кем были твои сокамерники и все такое прочее.

– В душ я хожу один.

– Наверное, они выясняют, кто твои дружки.

– Не знаю, сэр, но меня это не удивило бы. Я этого ждал.

Я знал, что фэбээровцы взялись за Фростбург, хотя сам их не видел. В тюрьме тайны долго не живут, особенно когда появляются с вопросами люди извне. По-моему – кое-какой опыт имеется, – это очень неуклюжий способ выяснить мою подноготную.

– В общем, они опять здесь, – говорит он. – Нагрянут в десять часов. Предупредили, что быстро не уйдут.

До десяти остается пять минут. У меня опять сводит живот, и я пытаюсь глубоко дышать, не показывая волнения. Пожимаю плечами – подумаешь, мол.

– Кто на этот раз?

– Мне не сообщили.

Через несколько секунд звонит его телефон. Трубку снимает секретарша.

Все та же комната по соседству с кабинетом начальника тюрьмы. Сам он, конечно, отсутствует. Передо мной опять Хански и Эрарди, а также агрессивный молодой человек по фамилии Данливи, заместитель федерального прокурора из Южного дистрикта Виргинии, из Роанока.

Я стал важной персоной, вызвал доверие и любопытство. Теперь меня допрашивает более представительная бригада.

Данливи в этой троице младший по возрасту, но он федеральный прокурор, а эти двое – просто копы, пускай и федеральные. Поэтому Данливи сейчас главный и исполнен важности – навидался я таких. На самом деле он получил диплом юриста всего лет пять назад. Полагаю, говорить будет в основном он.

– Сами понимаете, мистер Баннистер, – начинает он до омерзения снисходительным тоном, – нас бы здесь не было, если бы ваш небольшой рассказ не вызвал кое-какой интерес.

«Кое-какой»? Ну и фрукт!

– Можно называть вас Малкольм?

– Лучше мистер Баннистер и мистер Данливи – пока так, дальше будет видно. – Я заключенный, и меня уже много лет не величали «мистером Баннистером». Мне нравится, как это звучит.

– Пожалуй. – Он быстро сует руку в карман, достает крохотный диктофон и кладет его на середину стола, между ними и мной. – Я бы хотел записать наш разговор, если не возражаете.

Это уже огромный шаг вперед. Неделю назад Хански и Эрарди ленились достать ручки, а теперь правительство намерено фиксировать каждое слово.

– Мне все равно, – бросаю я, пожимая плечами.

Он включает диктофон и говорит:

– Итак, вы утверждаете, что знаете, кто убил судью Фосетта, и хотите сообщить эту информацию в обмен на освобождение. Выйдя, вы желаете получить защиту. Таковы условия договоренности?