Еще не придумал, что с козами делать, а уже новый прожект у него созрел: африканских страусов на яйца и на мясо разводить, еще и сельхозсубсидию на них собрался выбить. Мол, диетическое и то, и другое: в городе бабы с руками расхватают. Алене смешно стало, как страусов этих на огороде у себя представила. Он тут и взбесился. Надо было прекратить эти хиханьки-хаханьки, но ее, пьяненькую, как будто бес за язык тянул. Он – мужик, кормилец, и фермерство это ради семьи затеял. Сам-то и вовсе из города переезжать не хотел. Вот обидно и стало.

Пашка психанул, к себе пошел. Двойняшки уже спать уложены были, проснулись, расплакались. А Юрка, как увидал, что натворил, полез прощения просить. Тут уж и она волю рукам дала, всю рожу ногтями спустила. И не выгоняла она его, как соседи шептались. Он сам ушел. Думала, что к Андрюхе. Да он к нему и собирался, наверно: не знал, что в городе Андрюха Новый год отмечает. Как не открыли ему, черт знает, куда понесло.

Андрюха сказал, что они с женой проснулись в городской квартире в обед, и на телефоне от Юрки он увидел два пропущенных, оба в четыре ночи. Когда из Пскова он вернулся в Малые Уды, то с Аленой они сначала сами вдвоем пошли на поиски, а потом поехали вместе в Тямшу к Дим Санычу, участковому. Дим Саныч был сама любезность, но заявления брать не захотел. Сказал, что Юрка сам найдется. Может, сунь ему тысчонку-другую, он бы и зашевелился, но Алена с Андрюхой оба после праздника по нулям были, а занять у Парамоновых не подумали перед тем, как поехать.

Андрюха был еще, что называется, с запахом, и заново в Псков, тем более в полицию, ехать боялся. Но она уговорила. В главном управлении на Октябрьском проспекте никто его нюхать не стал, заявление о Юркиной пропаже приняли молча. На следующий день в обед полицейские уже сами приехали к ним в Малые Уды на двух машинах.

Одна из машин была старенькая иномарка Дим Саныча, который походил по домам, поболтал языком, да и убрался восвояси. На другом автомобиле, серой «Ладе», приехали двое городских. Первый был хмурый лысый майор лет сорока пяти, второй – юноша-лейтенант с симпатичным лицом, к которому совсем не шли усики и бородка, что сейчас взяла за моду носить молодежь. Одет лейтенант был в клетчатое пальто, на шее – белоснежный шарф. Будто не полицейский, а какой столичный студент.

Они уже опросили соседей в Малых Удах, и теперь вместе с Аленой пошли в Выбуты к перекрестку, на холмике возле которого несколько лет назад водрузили памятный камень. Величаем тебя блаженная и равноапостольная княгиня Ольга и чтим святую память твою идолы поправшию и многия люди российския святым крещением просветившую… Жилых домов на малой родине княгини Ольги давно не осталось – один только погост с наседающими друг на друга памятниками, крестами и высокими яркими оградками, какие до сих пор ставят на селе. Из зданий, не считая кладбищенских хозпостроек, была только древняя церковь. К ней прилепилась низкорослая по городским меркам звонница в два пролета.

Второй день погода стояла ясная. Следы не замело, они только подтаяли на солнце и стали мельче. Больше, чем обувь, лейтенанта с бородкой заинтересовали отпечатки протектора на снегу.

– Грузовик, – объявил он, поднявшись с корточек.

– Я говорила! И соседи вам подтвердят! – Алена только было успокоилась, но тут опять почти перешла на крик: – Вы в Бабаево, или еще куда съездите! Про белый рефрижератор все знают, «Газель» ихнюю. Что старообрядцы эти, или как их назвать, на ней по ночам людей собирают.

– Зачем собирают? – Не понял лейтенант.