Вид у участка был довольно неприглядный. Кругом прекрасные дома среди цветущих яблонь – вишен, на этом же участке было только пепелище с унылой, чуть пробившейся травой. Поодаль от обугленных деревьев росло довольно странное растение, покрытое листвой и распустившимися красными цветами, напоминавшими в какой-то мере ирис. Но разве ирисы бывают на деревьях? К тому же – необычный красный цвет.

Слегка вздохнув, Наталья стала продолжать:

– Василий? Я его не очень знала. Он будто бы всегда хотел летать. Но в летное училище не взяли. Услышал он про модное занятие паркур. Но там нельзя без должной подготовки. Потом влюбился, и тогда летал на крыльях. И поженились они, жили – поживали, и даже народили двух детей. Потом жена ему как будто изменила. И он кричал все: «Ты подрезала мне крылья». Так это я к чему все говорю? Вы видите то дерево и красные цветы? И из цветов все время что-то вылетает. И с ветрами куда-то все летит. Вот я и думаю, что здесь – реинкарнация. Такая карма у Василия, что быть ему на этот раз цветком.

– Он, значит, был какой-то индуист?

– Как знать? Но, что уж точно – некрещеный. А что он там носил в своей душе, то ведомо лишь высшему началу. О вере мог не думать он совсем. Душа куда пытливее, чем разум. Вот и его душа к чему-то устремлялась, и не вникала – индуизм? Не индуизм?

«Какая странная, однако же, беседа, – чуть ошарашено подумал офтальмолог. – И до чего же все, однако, интересно. Да и участок, коль убраться, неплохой. Ценней всего – Москва почти что рядом. Я дам задаток, чтобы не перекупили».

Так точно он в тот день и поступил. Как сделка состоялась, моментально понаехали строители. И к августу весь дом уж был готов.

То дерево со странными цветами офтальмолог не срубил. Его жене оно понравилось, а он не вспоминал о глупых домыслах соседки.

С Натальей Алексевной они стали очень добрые друзья. И как-то раз она сказала:

– Вы помните историю про дом? Я говорила вам, про рухнувшую стену? И вот додумалась, что лучше бы не трогать ничего.

Не завались тогда стена, и дом стоял бы. Не надо дергаться, а надо жить тихонько. И радикально ничего не совершать. Поверьте мне, послушайте старушку.

– Вас надо ещё замуж выдавать, – и Николай даже слегка расхохотался.

Теперь Наталью чаще видели в саду. Похоже, что трудилась над дизайном. Если самой не удавалось, то кого-нибудь просила. Как будто видела какой-то идеал, и до него она свой садик доводила.

Сосед считал себя обязанным справляться:

– О чем же вы теперь для нас напишите?

– Мне трудно у компьютера, совсем уже испортила глаза.

– Давайте вас прооперируем. Работы-то всего на полчаса.

– Чуть позже. Я немного не готова.

И в ноябре, когда все листья облетели и уже посыпал снег, Наталье Алексеевне успешно удалили катаракту. Она заметно оживилась и радовалась за свой новый взгляд. Уже взялась за монографию, когда вдруг приключился с ней инсульт. Её не стали транспортировать в больницу, а взяли к ней сиделку, чтоб обеспечить круглосуточный уход.

Два дня она смотрела неподвижными глазами и вряд ли что хотела говорить. И слышала ли что-то – неизвестно. Не откликалась на реальность, а доверилась виденьям, кружившимся пред ней калейдоскопом. Она старалась сделать важный очень выбор. И ей мерещились какие-то цветы.

На третий день её не стало.

– Вот, Миша, это будет ваша гримуборная, – заведующая костюмерным цехом Тамара Ивановна, полная женщина с добрым лицом, источала гостеприимство. Она ведь тоже когда-то была балериной. – Вон там, гримерный столик у окна. Ребята здесь хорошие, сейчас придут и познакомитесь.