Идти стало намного тяжелее. Не тяжелый Виталин мешок сейчас неудобно болтался, стукаясь о согнутый локоть и пытаясь завернуться вокруг него. Раскачивался, ударяя по болезненному боку. Тянул книзу. Распрямиться не удавалось и Пашка, существенно замедлив шаги, передвигался, согнувшись в три погибели, словно навьюченный мул.

Он уже успел пожалеть, что взял эту дополнительную ношу, но зато Виталю теперь не качало. Он тяжело шагал чуть позади, бросив руки плетьми, с трудом передвигая ноги и тупо уставившись в землю.

Подъем в гору продолжался. Солнце давно уже взошло, и яркий осенний день оживал, раскидываясь немногими яркими красками, присущими этому краю.

В какой-то момент времени Усман оглянулся, чтобы посмотреть, как движется отряд, не растянулись ли, не устали. Все боевики шагали все так же ровно, как и в начале пути. Маслянисто поблескивали черные бороды в еще очень теплых, несмотря на осень, лучах солнца. Смуглые лица лоснились от пота, но явных признаков усталости ни на одном из них не читалось. Лишь идущие позади пленники заметно отставали от общей группы. В чем дело?

Усман в сердцах выругался.

Этот щенок, которого все считали еще несколько дней тому назад умерщвленным, как и подобает нормальному русскому, тащил свой внушительный даже с виду мешок с патронами, и вдобавок к этому мешок своего дружка, что безвольно, как овца, плелся за ним. Усман покачал головой, не зная, что и подумать. Почесал рыжую щетину, что никогда не желала расти дальше выверенного сантиметра. Посмотрел на Султана, сосредоточенно шагающего рядом.

– Смотри, – кивнул он вниз.

– Что? – обернулся главарь. Пробежав беспокойно глазами по рядам бойцов, наткнулся взглядом на пленных.

– Отстали, да, – согласно кивнул головой и тут же, поняв, в чем дело, помянул шайтана.

– Вот ишак. Ему что, заняться нечем? – помедлил мгновение, потом сказал, – это их дело, мне все равно. Если кто-то из них в дороге упадет, придется зарезать. Я обещаю, смерть не будет легкой. Им лучше постараться… Да, Усман, предупреди людей, чтобы не шумели, нельзя в этих местах шуметь. Пусть они и знают это, но все равно. Федералов много, можно наткнуться. Я и так думаю, может, продолжить идти ночью? Беспокойно что-то. И зеленка редеет.

– Да, хорошо, что это последний переход.

– Зимовать в горах будем, на родине.

– Вся Ичкерия – наша родина, – заметил Усман.

– Да, брат. Но ты родился в городе, образованный. Но я, нет… Я – вольная птица, это мои горы, я знаю здесь каждый камень. И каждый камень знает меня. И тем больнее, что эти свиньи забрались сюда, в самое сердце нашей земли. Для меня Нахчичой* – не просто родина, не просто слово.

Усман едва заметно хмыкнул.

– Я знаю… Как пришли, так и уйдут.

– До привала осталось недолго, сейчас уже выйдем к Арена Берд*, – командир сменил тему, – можно замедлить движение. Мы как раз поспеваем к полуденному намазу, – вскинул левую руку, на которой красовался дорогой «Ролекс», контрастирующий рядом с непритязательным АКМом, зажатом в той же руке, – тайник пускай раскопают, гранатометы возьмем, а патроны оставим, патронов много, хоть сколько надо оставить. Тяжело тащить, одни патроны у всех. На горе они есть, и еще могут привозить хоть каждый день, а здесь они пригодятся тем, кто с задания, с разведки. Если потратились, пусть знают, где взять. А копать пусть этот… хьерси* копает, раз работать любит, – мотнул он бородой вниз, на Пашку.

Идущая впереди группа боевиков замедлила шаги, и Пашка догадался, что до отдыха уже недалеко. Шли сейчас уже не круто в гору, склон стал более ровным. Между тем кусты зеленки участились и вся банда как будто вошла в приземистое подобие леса. Крупные растения с шипами росли здесь не сплошняком, а на некотором отдалении друг от друга, что позволяло идти более-менее свободно, не продираясь сквозь острые ветки и не мешая друг другу.