Уже восторженный вопль был готов вырваться из десятков глоток, но вертолет, словно почуяв летящую позади смерть, отгородился отброшенными в небо огоньками защитных тепловых ракет. «Стингер», стремящийся точно в хвост вертушке, в последнюю секунду неуверенно вильнул и разорвался в воздухе, столкнувшись с обманувшей его тепловой ракетой, так вовремя выпущенной русскими летчиками. Вертолет заметно качнуло в сторону, он «заходил», но удержался. Сбоку под крылом что-то задымило, однако он, не снижая скорости и высоты, уверенно скрылся за тем же перевалом, откуда пришел несколько минут назад.

Вместо заготовленного восторженного крика у боевиков вырвался неудовлетворенный яростный вопль.

– Фу-у… – облегченно выдохнул Пашка. И тут же мозг пронзила такая простая и жизненно важная мысль – что это он сидит здесь, когда надо бежать, нестись сломя голову отсюда, по этим горам, по этой зеленке?! Все равно куда, лишь бы отсюда, пока его не хватились, пока о нем не вспомнили, пока он, Пашка, никому не нужен. Прочь, прочь…

Лихорадочно оглядевшись, не обнаружил вокруг ни сарайчика, ничего. Не было Витали. А Адриян…

Совсем рядом лежало месиво, чем-то отдаленно напоминавшее чернобрового Адрияна. Ног у месива не было, из развороченного тазобедренного сустава торчали две передробленные с мясом кости, а тело…

Пашка отвернулся. Никаких чувств не было, лишь облегчение при мысли, что Адрияна с его сломанной ногой уже не придется тащить на себе.

Лихорадочно пополз в сторону. Цепи на самом деле были тяжелые, очень тяжелые, но их вес сейчас мало ощущался. Работая локтями и коленками, Пашка взрывал до него изрытую горящую землю, поддергивая цепи к себе, словно те были сделаны из легкого пластика, а не из металла.

В воздухе начала оседать густая сажа вперемешку с пылью и не опавшими окончательно сорванными листьями зеленки. В нос шибало порохом, вскопанной землей и жженым мясом.

Пашка полз, полз вглубь, дальше от этого места, от этого давно переставшим казаться тошнотворным запаха, вглубь кустов. Углубившись чуть дальше, остановился, подтянул цепи ручных кандалов, хрястнул каменным столбиком о булыжник, отчего столбик рассыпался на части. Цепи накрутил на руки, встал и как можно быстрее пошел, уже в полный рост – благо что зеленка это позволяла. Хотел побежать, но кандалы на ногах с остатками порванных цепей не давали разогнаться. В руки их нельзя взять – слишком короткие, и он шел, волоча их за собой. Края кандалов больно впивались в обожженные раны, елозили по кровоточащему живому телу, но Пашка откинул все мысли о боли, о неудобстве, и продвигался вперед, приволакивая ноги.

И с каждым шагом идти становилось все тяжелее. То и дело звенья волочащейся позади цепи задевали о корни и ветки, стелящиеся по земле. И тогда ржавое железо сладострастно впивалось в живое мясо. В глазах мутилось, Пашка шипел сквозь стиснутые зубы от дикой боли. Стараясь не обращать на нее внимания, упрямо шел, наметив себе идти не вниз, туда, где шумела река, и не вверх, к близкому хребту этого высоченного склона, а вдоль, дальше по густой, выше головы, зеленке. Бандиты, как он думал, посчитают, что он побежал или вниз к реке, что легче всего, или же вверх, попытавшись перевалить через гору и там где-нибудь скрыться. Надеялся, что им не придет в голову, что измученный, глупый солдат использует самый тяжелый и непродуктивный способ – переться сквозь практически непроходимую колючую заросль в цепях.

Не учел только одного. В один из моментов, когда цепь на правой ноге в очередной раз зацепилась за корень, подмытый дождями и предательски обнаживший себя из мягкой земли, Пашка обнаружил, возвратившись на шаг, что каждый раз оставляет за собой жирный кровавый след. Мучительно застонал при мысли, что сам выстилает за собой путь преследователям. По такому следу и собак пускать не надо – и так все видно, не ошибешься.