– Вы можете быть свободны, товарищи, – сказал он.

– Позвольте присутствовать, – настойчиво сказал Борис Александрович и, посмотрев на своих штатских, указал им на дверь. Те вышли, но дверь за собой запирать не стали.

– Товарищ Бойтер, – обратился к врачу чекист, – мало того, что я вынужден проводить допрос на территории Вашей больницы, Вы хотите, чтобы я работал под Вашим присмотром? Попрошу удалиться. Уверяю, что здоровью товарища Ларина ничто не угрожает.

– Как скажете, – развел руками врач, а затем переменился в лице. – Но если хоть один волос упадет с головы моего больного, Вы будете отвечать. Даю Вам два часа времени, по регламенту больницы больше не положено, – сказал Борис Александрович.

– Идите уже, товарищ доктор, не мешайте работать, – сказал Русланов и, развернувшись, вышел из комнаты, заперев за собой дверь.

Как врач, он был отличным специалистом – только в этой больнице он проработал последние двадцать лет, да и человеком он был хорошим. Он всегда называл всех по именам и фамилиям, справлялся о здоровье, к персоналу относился с должным уважением, и порой мне становилось жаль старика. Стоило ему покинуть стены лечебницы, уйти домой или же отъехать по делам, как чувствовался холод, пробегающий по коридорам больницы. Он врывался в сердца всего персонала, и они были уже не так радушны и приветливы с больными, как при Борисе Александровиче. Все-таки этот мужчина имел неприкасаемый авторитет. И вот сейчас ему пришлось покинуть комнату, выделенную под место для допросов.

– Вы садитесь, не стойте, в ногах правды нет, – сказал чекист и сам сел напротив. – Меня зовут Русланов Павел Викторович, мне нужно задать Вам пару вопросов. – Он закурил папиросу, и комната наполнилась нитями дыма, окутавшими все вокруг. – Как Вас зовут?

– Ларин, Клим Васильевич.

– Место рождения?

– Город Одесса.

– Что делаете в Москве?

– Приехал на заработки, – ответил я, и это была первая ложь. Такова была моя легенда, которая уже, казалось бы, выброшена на помойку, как вдруг пригодилась вновь. Я решил, что здесь она будет очень уместна, тем более что ее составителем являлся совсем неглупый человек.

– Где остановились в Москве?

– Остановился у случайного знакомого. Адреса не знаю.

– Фамилия, имя, отчество Вашего знакомого? – тут Русланов достал карандаш и собрался записать данные. До этого он лишь сверял мои ответы с теми бумагами, которые лежали перед ним.

– Точно не знаю.

– Стало быть, он не представился?

– Нет.

– Позывные, клички?

– Я знал его один день.

– Ну ладно, – выдохнул дым папирос Русланов и, прищурив глаза, посмотрел на меня. – Как произошло Ваше знакомство с Гриневским Василь Николаевичем?

– Я не знаю, о ком Вы говорите, – я смотрел в глаза Русланову, а тот смотрел на меня.

– Дурака валяешь? – спросил он.

– Никакого товарища Гриневского не имею чести знать, – сказал я и замолчал.

– Гриневский Василь Николаевич, ну как же, Ваш информатор? Вы ведь на него работаете?

– Если Вы можете заметить, то я не работаю, а прохожу лечение в психиатрической больнице, куда меня запихнули такие, как Вы, товарищ Русланов.

Тот не ожидал от меня такого тона и ударил рукой по столу.

– Молчать! – закричал он. – Ты с кем разговариваешь, а? – еще громче закричал тот. От злости он даже выплюнул папиросу, а затем, успокоившись, он обнаружил ее отсутствие и прикурил новую.

– Стало быть, говорите, что не знали Гриневского Василия Николаевича?

– Нет, не знал.

Я посмотрел на одного из сотрудников ЧК, стоящих за спиной у Русланова: тот не отрываясь смотрел на меня.

В тот год подходила к концу первая пятилетка. Страны Советского союза наращивали военную и экономическую мощь. В газетах писали о возможной войне, о том, что страна находится во враждебном окружении относительно других государств, о промышленном развитии, да много о чем писали. Пробежавшись взглядом по заголовкам и не найдя ничего нового, я убрал газету в свой чемодан, который находился под сиденьем. Поезд вот-вот должен был прибыть в Москву. Я ехал в столицу к своему дяде, Василию Николаевичу, по линии матери. Все мы были выходцами из Одессы, но лет пятнадцать назад Василий Николаевич покинул родной город и уехал в Москву. В своих письмах он неоднократно звал нас для переезда к нему, говорил, что занимает важную должность и что с жильем проблем не будет, но моя мать никак не хотела оставлять свой дом и ехать неизвестно куда. Лишь в последние годы, когда после неурожая начался голод – мать отправила меня к дяде, а сама осталась.