– Я же говорил, что эту ночь тебе лучше провести в моей спальне…

– Не в этом дело, мой дорогой. Я видела страшный сон…

– Когда горит огонь любви, страшные сны становятся блаженной явью…

– Хорошее изречение, мой дорогой, но не пойми меня превратно, – зашептала она на ухо супругу, словно здесь их могли услышать. – Я боюсь, что это вещий сон, что над домом нашим нависла тайная угроза…

– Глупо бояться, любовь моя, того, что предначертано Творцом добра и зла. И потом, мы разве не сильны?

– Если ты об Аллахе и о войске нашем, то да, я с тобой согласна. Но как быть с тем, что угроза тайная…

Нуцал отстранился от супруги и прошелся по комнате, выглянул в окно. В свете зимней луны сад белел снегом, в Хунзахе была тишина и умиротворение, словно в раю, где нет места грехам и преступлениям и даже нечестивым помыслам. Он подбросил на тлеющие в камине угольки несколько березовых поленьев и повернулся к жене.

– Рассказывай про сон, я уже проснулся совсем и вряд ли уже сомкну глаза до утра.

– Говорят, ночью нельзя рассказывать про сон…

– Можно. Я разрешаю.

– Это богохульство?

– Нет. Прими это как толкование соответствующих аятов Корана. Ну, и что ты видела во сне?

– Крушение. Я видела, как окружающие великое аварское плато вершины сотрясаются от сражения двух чудовищ. Не знаю, что это было, я не поняла, кто они – люди или звери. Но все сражались! Сражались и гибли, а наш гордый Хунзах пылал огнем, дворцы превращались в пепелища. А ты во всем белом смотрел на Хунзах с высоты, откуда-то с облака, а я злилась на тебя за твою бездеятельность…

– А ты? Что делала ты?

Не знаю, дорогой. Я тоже была где-то высоко, поблизости с тобой. Я даже кричала тебе, но ты меня не слышал. А сражение не прекращалось. Защитники Хунзаха гибли, огонь один за другим пожирал дома… Господи Милостивый, я не помню всего, что видела, лишь знаю, что это был самый ужасный сон в моей жизни…

– Значит, это предвестник самого прекрасного, что только может быть в нашей монаршей жизни, – заключил Нуцал.

– Почему ты так уверен?

– Потому что от созерцания чего-то подобного ты меня и разбудила. Только я видел не чудовища, а людей. Гидатлинского старца, который дает в руки своего внука горящий факел и говорит: «Иди на Хунзах! Докажи миру, что не аварский Престол вечен, но шариат, провозглашающий власть правоверных…»

– А дальше? Что он еще сказал?..

Нуцал рассмеялся, видя, как серьезно относится ко сну ханша.

– Ты не дала мне дослушать, я проснулся.

– Надо схватить этого гидатлинца, который читал проповедь о том, что нет в Исламе монархии, но лишь избранные имамы…

– А ты откуда об этом знаешь? Неужели видела во сне? – хитро улыбнулся Нуцал.

– Нет, не во сне. Мне об этом рассказал мой казначей, который присутствовал на богословском собрании.

– Схватить, говоришь? А зачем? Чем могут повредить слова убогого богомольца, мнящего себя великим имамом?

– Не знаю. Но раз это он дает внуку факел, значит, его внук и предаст огню наш город…

– Ничего более глупого в своей жизни я не слышал. Если я тебя послушаюсь, то весь Дагестан будет надо мной смеяться. Лучше иди сюда и забудь все свои страхи. Недаром же сказал пророк: «Наслаждайтесь в молитвах, но более всего на свете любите женщин!»

* * *

Под утро, еще до азана муэдзина с минарета соборной мечети, в ворота замка громко постучались. Старший дворцовой стражи, кудав-нукер33, по имени Дибирали вышел к просителям. Их было трое – уздени из далекого аварского села, примчавшиеся по снежным дорогам с тревогой и просьбой о высочайшем порядке. Уже два дня, как не утихают распри между семьями двух знатных узденей, причем состоящих друг с другом в родстве. Они дерутся. Пока еще на кулаках. Но, похоже, им уже не остановиться и скоро они возьмутся за оружие, прольется кровь.