– Мам, никуда я не денусь, – тщетно пытался я успокоить заходящуюся в рыданиях маму, положив ладонь ей на голову. – И Он никуда меня не уведет, я же просто ребенок, кому я нужен.

– Обещаешь, что не сбежишь и будешь слушаться? – На меня поднялись распухшие от слез глаза.

– Да сто раз уже обещал! – надулся я.

– А ты еще пообещай!

– Да обещаю, обещаю! Мам, только можешь рассказать мне кое-что?

– Что, дорогой? – Она поднялась и взяла меня за руку.

– Что случилось с папой? И откуда взялась бабушка? Ты никогда про них не говорила.

Мама тяжело вздохнула и, глядя куда-то в сторону, выпалила на одном дыхании:

– Папа умер до твоего рождения, и поэтому бабушка не хочет с нами общаться. Она считает, что это я виновата в его гибели.

– Почему?

– Он был военным. А когда узнал, что мы ждем тебя, решил подзаработать и вызвался добровольцем на войну. Он все равно бы поехал, только позже. Кто знает, может, тогда и остался бы жив. – Она всхлипнула. – Он в первый же день подорвался на мине, до твоего рождения было еще полгода.

– Мама, – я чувствовал, что в глазах стоят слезы, – ты очень по нему скучаешь?

– Сначала очень скучала, – серьезно ответила она, все так же не глядя на меня, – но потом появился ты, и я потихоньку стала забывать. Сейчас кажется, что его и не было никогда.

– А бабушка?

– А что бабушка?

– Почему она позвала нас сегодня?

– Не знаю, сынок. Может быть, хотела так вернуть своего сына. Это у меня погиб муж, а у нее – сын, ей куда тяжелее. Если с тобой что-то случится, я этого не переживу.

– Не переживай, мам, – улыбнулся я, – со мной все будет хорошо!

Она только ухмыльнулась в ответ – ведь я очень плохо вру.

Дальше день пошел куда лучше – мы заглянули в несколько торговых центров, перекусили в Макдональдсе возле какого-то бульвара, где в брызгах фонтана резвились дети. Мама предлагала присоединиться, но мне куда приятнее было сидеть на высоком парапете, едва касаясь мысками земли, и наблюдать за ними со стороны. Я жевал чизбургер, запивая молочным коктейлем, и грелся в последних лучах августовского солнца.

Почему-то так получилось, что я очень редко чувствовал себя счастливым – мерзкие болезненные сны, постоянные внутренние нравоучения от учителя, мамины слезы. Все это заставляло каждую секунду ощущать себя гадким и неправильным. Сейчас же мелкие капли летели в лицо, словно теплый дождик, пригревало солнце, и вокруг звучал смех, а внутри меня воцарилась тишина – то ли учитель великодушно устранился, то ли был чем-то занят, но я по-настоящему наслаждался неожиданной свободой. Даже странный визит к бабушке стерся из памяти, и только рыжая девчонка в нескладном платье почему-то не хотела выходить из головы. И чем четче ее образ возникал перед внутреннем взором, тем тише вел себя учитель.

Напоследок перед отъездом домой мы еще немного прогулялись по городу – забрели в Кремль, который мама почему-то не любила, прошлись по Александровскому саду и посмеялись над попами коней в фонтане. Мама все повторяла, что мне рано на такое смотреть, но сама покатывалась со смеху как маленькая.

На обратном пути в электричке я прислонился к холодному окну виском и задремал, прижимая сумки с одеждой, тетрадками и карандашами к груди. Впереди оставалась всего лишь пара дней беззаботного детства, а дальше ждала школа с уроками, одноклассниками и всем тем, чего я бы не пожелал никому.

Но пока я об этом ничего не знал и, вдыхая необычайную для меня свободу, мирно посапывал, не замечая, как странно смотрит на меня мама.

***

Боль во всем теле становилась невыносимой, и рот наполнился металлическим привкусом крови. Голова кружилась от постоянных ударов, и небо с землей вращались перед глазами, не давая понять, что же со мной происходит. Сверху раздавался хохот и улюлюканье – толпа с удовольствием наблюдала не только за казнью, но и за тем, как колдуна, к которому еще недавно они обращались за помощью в их мелочных делишках, по земле волокли на костер.