Во-вторых, наличие политических ограничений, консерватизм социально-политической структуры, включая сохранение и упрочение существующих форм социальной стратификации. Это находило проявление и в системе государственного управления, и в логике существующих общественных структур, и во вмешательстве государства в хозяйственные процессы. Наиболее жестко это выразил многолетний министр финансов Николая I и активнейший борец с новыми веяниями Е. Ф.Канкрин, который писал: «Иногда говорят, что собственник лучше всех знает, как использовать свое имущество. Разумеется, в своих интересах, но не интересах целого, которому, однако, должна быть подчинена всякая собственность, поскольку лишь при этом основном условии может вообще состояться собственность»[23]. Эта фраза является отражением этатизма как мировоззрения применительно к экономической политике, став одним из оснований противостояния между этатистским и либеральным (идущим от приоритета частного интереса) подходами, в полной мере сохраняющегося вплоть до настоящего времени.

В-третьих, формировался определенный тип образования, чуждый поиску и творчеству, что было необходимо в условиях ускорявшегося темпа общественных (в том числе экономических) изменений. Суть образовательной доктрины наиболее четко выразил тогда министр народного просвещения К. А.Ливен: «Для государства и человечества было бы лучше, если бы люди менее стремились учить и управлять, чем повиноваться и точно исполнять установленные правила».

Наконец, в-четвертых, власть всячески стремилась ограничить контакты с Западом. Паспорта для выезда за рубеж выдавались с большими бюрократическими проволочками и стоили очень дорого.

Эта политика должна была обеспечивать стабильность и порядок. И она обеспечивала стабильность и порядок на протяжении довольно длительного времени, не допуская развертывания модернизационных процессов. Тем более, что охранительно-консервативная модель модернизации воспринималась как способ недопущения революционных эксцессов. Однако на практике это привело к катастрофическим последствиям – как с точки зрения внутренних вызовов, так и в международном позиционировании России. Результатом торможения модернизации стало «ужасное зрелище страны… где… нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей»[24]. Тот же комплекс причин привел и к поражению в Крымской войне. Впрочем, это не стало уроком для российской власти. Новые попытки торможения модернизации (начала XX века и 1970-х годов) привели к еще более тяжелым последствиям, обернувшись системным кризисом и последующим распадом страны.

Но вернемся к реформам середины XIX столетия.

Исходным пунктом реформ 1860-х годов являлось понимание взаимосвязи экономических и политических преобразований, что фактически означало признание необходимости комплексного подхода к модернизации. Пожалуй, наиболее четко это выразил И. К.Бабст, который писал в 1856 году: «Трудно себе представить, до какой степени дурная администрация, отсутствие безопасности, произвольные поборы, грабительство, дурные учреждения действуют губительно на бережливость, накопление, а вместе с тем и на умножение народного капитала. Междоусобные войны, борьба политических партий, нашествия, мор, голод не могут иметь того гибельного влияния, на народное богатство, как деспотическое и произвольное управление»[25]. Вторая фраза является, несомненно, преувеличением, однако цель ее вполне понятна – выделить особую опасность дурного управления, которая, вроде бы, в большей мере зависит от эффективности властей, нежели мора и войны. Важным является в этом тезисе вытекающая из него приоритетность политико-правовых преобразований по отношению к экономическим.