Поэтому еще задолго до потрясений Реформации во многих областях Центральной Европы постепенно возникали церкви под местным управлением, Landeskirchen. Такому развитию событий способствовало и то, что именно местный магистрат нес ответственность за исполнение главной роли в жизни Церкви; эту предпосылку легко найти в катехизисах (простых изложениях доктрин), по которым учили прихожан в их церквях, стремясь к тому, чтобы люди просто усвоили идею из текста и не особо о ней задумывались. В итоге появился местный вариант концилиаризма; впрочем, при желании в нем можно было усмотреть спокойное возвращение к равновесию сил, которое существовало в Церкви еще до революции, устроенной папой Григорием VII в XI–XII веках. Князья и городские советы похвалялись тем, что в своих собственных юрисдикциях они сами были папой римским: в конце концов, князь был отцом своих земель (Landesvater) [57]. И поскольку в позднем Средневековье местные светские правители в Центральной Европе отбирали у служителей Церкви все больше власти и ответственности, неудивительно, что в 1520-х годах первые реформисты, желавшие новых преобразований в Церкви, обратились не к епископам и не к аббатам, а именно к князьям – и точно так же нет ничего странного в том, что Реформация, по большей части, по мере своего развития все так же исходила из предпосылки, согласно которой благочестивый князь в силу самой своей сути был вершителем религиозной революции.

И все же следует помнить, что этот захват власти никоим образом не был сознательным проявлением непокорности папе. Не все правители, желавшие служить обществу, отвернулись в дни Реформации от послушания Риму, даже если прежде беспокойство о Церкви не раз заставляло их вступать в конфликт с теми, кто входил в церковную иерархию. Так, в 1513 году Георг, герцог Саксонский, прямо заявил, что Церковь – уже не Невеста Христова, а «зловонный разложившийся труп», и был готов представить имперскому рейхстагу, проходившему в Вормсе в 1521 году, длинные перечни жалоб на церковных чиновников, передаваемые в его семье из поколения в поколение [58]. Но на том же рейхстаге Георг был настолько потрясен поведением Мартина Лютера (см. гл. 3, с. 171), что в дальнейшем занял сторону консерваторов и стал одним из самых яростных противников последнего. Реформация касалась не только юрисдикций и даже не только того, как лучше преобразить Церковь: такие ссоры случались раньше, и пусть они нанесли немало увечий, раны уже успели зажить. А в основе нынешнего спора лежали гораздо более глубокие идеи, и из-за этого он длился дольше, чем любые другие конфликты, происходившие после григорианской революции. И чтобы понять, в чем эти идеи заключались, нам необходимо увидеть новые страхи и надежды, господствующие в христианском мире, – те страхи и надежды, о которых, должно быть, прекрасно знал в своей молодости, пришедшейся на рубеж XV–XVI столетий, герцог Георг.

К началу XVI века западный христианский мир прежде всего боялся своего полного исчезновения. В то время ни одна из его границ, за исключением Исландии и малонаселенной территории к северу от Скандинавии, не была ни стабильной, ни бесспорной, а некоторые владения он терял. На его окраинах царил упадок. На северо-западе Атлантики, утратив связь с родными землями Европы, окончательно вымерли скандинавские колонии, основанные в Гренландии в предыдущие столетия. Их население – голодное, больное, рожденное в инцесте – как ни странно, не смогло перенять принципы выживания у своих процветающих соседей, кочевников-инуитов. На юго-востоке, в Средиземном море, почти в тысяче километров к востоку от Греции, пролегала самая удивительная граница латинского христианства: Кипр, крупный остров, которым со времен своих походов, совершенных в XII–XIII веках, владели западные рыцари. Еще в 1470-х годах на престоле Кипра восседал потомок Лузиньянов, политических авантюристов и дворян-крестоносцев из Западной Франции – и только потом венецианцы вынудили вдову последнего короля отдать им остров как форпост в войне против ислама.