– Она умеет удивлять. Ей пошла бы на пользу учеба под твоим руководством… То клеймо на лице она получила за убийство. Хотя причину ты бы вполне могла понять.

– Мирного жителя? – удивилась Линь Чун. Она искренне считала, что убийство человека оправдано только во время войны. – Ты, должно быть, переоценила меня. Я никогда не приняла бы подобное.

– А что если речь идет о мяснике, который обманом и вымогательством вынуждал девушку пойти к нему в наложницы, а затем вышвырнул ее на улицу, да еще и на долге перед ним настаивал? Слыхала, что человеком он был отвратным. По нему и плакать бы никто не стал.

– Тогда решаться это должно было в соответствии с законом.

Лу Цзюньи раздраженно фыркнула:

– Совсем позабыла, что ты придерживаешься куда более консервативных взглядов, чем я. Настанет день, когда мы, женщины, будем стоять у руля власти.

Она потянула за ленту, чтобы распустить волосы, развязала верхний халат и встряхнула его. Короткий барабанный бой, возвещавший о смене стражи, разнесся по двору с башен Бяньляня[3]^>,[4].

– Ой-ой! – воскликнула Лу Цзюньи. – Совсем я забылась на тренировке, я же опаздываю! Я сегодня встречаюсь с командующим Гао, чтобы обсудить мой печатный станок. Могу одолжить твои казармы, чтобы привести себя в порядок?

Линь Чун на это чуть усмехнулась. Только Лу Цзюньи могла позволить себе впопыхах и кое-как подготовиться ко встрече с командующим.

– Разумеется. Идем.

– Отлично, тогда и разговор наш продолжим. Просто так я от тебя не отстану.

Линь Чун промычала в знак согласия. Страстного желания Лу Цзюньи раздвинуть общественные границы она не разделяла. У женщин в Великой Сун и так уже было много преимуществ, по сравнению с жительницами любой другой эпохи. Линь Чун была живым примером этого – она добилась чиновничьей должности и служила в подчинении непосредственно командующего Гао Цю. Она пользовалась всеобщим уважением людей любого пола, сама, без поддержки мужа смогла обеспечить себе достойное положение в обществе, а также устроить браки для обоих своих взрослых детей. Это, по мнению Линь Чун, было доказательством ее успеха.

Еще больший сдвиг в обществе в итоге может все это разрушить. Линь Чун ни за что не одобрила бы такое.

Такие настроения с головой выдавали в Лу Цзюньи благородную даму. Линь Чун сдала экзамен на чиновничью должность, но Лу Цзюньи с рождения купалась в богатстве и находилась под защитой своего рода. Без постепенного ослабления тех оков, что веками держали в узде женщин, Лу Цзюньи, даже если не заполучила бы в свои руки новенький печатный станок, наверняка не растеряла бы своего очарования в обществе. Скорее всего, именно из-за ее высокого положения, светских кружков, богатства и имени ее семьи ей прощали новаторские причуды.

Ей было невдомек, что, если замахнешься сразу на что-то крупное, можешь лишиться даже того, что имеешь.

А Линь Чун могла лишиться многого.

– Ты просто другая. Мужчины смотрят на тебя с одобрением – для них ты пример успешной женщины, – заметила Лу Цзюньи, когда они, собрав вещи, пересекли тренировочную площадку. – Но думаю, что не стоит довольствоваться лишь их похвалами. Мне хотелось бы, чтобы в их глазах было побольше страха и поменьше одобрения.

– Но насилие делу не поможет, – поджала губы Линь Чун, невольно вспомнив о Лу Да. Насилие никогда не помогало. Это было непреложной истиной для любого, кто был сведущ в боевых искусствах достаточно, чтобы добиться должности военного наставника.

– Да кто же говорит о насилии? – поправила Лу Цзюньи. – Не в прямом смысле. Я говорю, что пока наши успехи не посягают на мужские, но будут, обязательно будут. В ином случае для нас просто не останется места. Наш настоящий успех приведет к тому, что кое-кто из них лишится власти… и просто так, без боя они не сдадутся.