– Думается мне, такое вполне себе выполнимо, – задумчиво протянул управитель Тэн. – Вот если, к примеру, Линь Чун сознается, что вошла в Зал Белого Тигра с мечом безо всякого умысла, из-за невежества… Тогда ей грозит плеть, потом клеймо, а после… скорее всего, сошлют в какой-нибудь каторжный лагерь, подальше от глаз Гао Цю. И все довольны.

Однако Лу Цзюньи не была довольна, совсем не довольна. Но она прикусила язык. Все же это было больше, чем она смела надеяться.

– Да, придется немного поднапрячься, но ничего невыполнимого нет, – продолжил управитель, кивая самому себе. А затем он повернулся к Лу Цзюньи. – Для такого уговора от вашей подруги потребуется погасить издержки. Ее семья сможет себе это позволить?

– Я заплачу, – тут же отозвалась Лу Цзюньи.

Ей также нужно передать несколько слитков серебра лично Линь Чун на взятку охранникам в лагере для ссыльных, иначе ей даже с легким приговором там жизни не дадут.

А что до семьи Линь Чун… Двое ее детей были ее единственными родственниками. Лу Цзюньи не знала, хотела бы ее подруга рассказать им о случившемся или умолчать об этом позоре.

Лу Цзюньи решила, что обязательно узнает у нее, пусть только им поговорить разрешат. Тогда можно будет и посыльного к ним отправить.

Будь кто-то из близких Лу Цзюньи ложно осужден и заключен в тюрьму, она хотела бы, чтобы ей рассказали об этом. Но Линь Чун была совсем другой, равно как и ее дети. Их она воспитывала в строгости, полагая, что такая тактика сможет компенсировать отсутствие отцовского воспитания. Дети ее выросли послушными и трудолюбивыми, но сейчас они жили далеко отсюда. На памяти Лу Цзюньи никто из них не наведывался в Бяньлянь с визитом. По ее собственным наблюдениям, Линь Чун определенно любила их, но довольно редко дарила им улыбки.

Линь Чун всегда слишком сильно пеклась о будущем, забывая наслаждаться настоящим. И вот во что это вылилось.

Линь Чун сгорбленно облокотилась на стену темницы, пытаясь хоть немного уменьшить боль от ран на спине и лице. Она использовала все известные ей навыки, чтобы очистить разум. Получалось так себе. Горечь обиды разрасталась внутри нее, застаиваясь в теле, словно желчь.

Она не совершила преступления. Никакого. Это Гао Цю…

У него была сила. Она же была не больше мышки в его руках – побить и выбросить ничего не стоило. До сего момента она не осознавала этого полностью. До чего же она была глупа…

Она думала, что в тот же день лишится головы прямо на месте. Радость от того, что она еще поживет, была не более чем маленькой вспышкой в бесконечном хаосе реальности, которую она больше не могла понять. Реальности, которая отвернулась от нее без всякого предупреждения или возможности что-либо изменить.

Предложение управителя о помиловании могло бы стать для нее потрясением, если бы она еще сохранила умение удивляться чему-либо. Она почти отказалась от него, неистовый порыв побуждал громко прокричать о том, что она невиновна, что не собирается признаваться в том, чего не совершала, пусть это было и менее тяжкое преступление. Пусть даже это и спасло бы ее от смерти.

Но все же она была виновна в одном преступлении, о котором она не жалела и никогда не будет жалеть. Гао Цю ведь мог обвинить ее в том, что она напала на него, и Линь Чун не понимала, почему он этого не сделал. Неужто смутился, что желанная победа запятнает его кровью? А может, решил, что покушение на убийство будет выглядеть внушительнее, что так он наверняка добьется желаемого.

Ее смерти.

Мысль об этом – о кознях Гао Цю, его кричащей силе, его планах на ее судьбу – убедила Линь Чун смириться и произнести эти слова. Она не доставила бы Гао Цю удовольствия своей смертью, пусть не видать ей спокойной жизни. Пусть даже ей пришлось оклеветать себя ложным признанием, притвориться полной дурочкой, позволившей себе ненароком прийти в Зал Белого Тигра с мечом наперевес, хотя законы она знала превосходно.