Когда пошлют обмолотки^>20 хвостать, конечно, эта работа не очень всем нравилась, но никто не отказывался. Будешь молотить семена на простую молотилку – тоже работа нелегкая! Намолачивали 300 пудов. Эту работу занимали десять человек – все веяли, солому убирали и коней гонял один человек. Тут уже поспевает другая посевная. Озимую рожь надо сеять, и хлеб государству надо возить. А у нас хоть и не очень было далеко – 14 км, все равно нелегко. Попадешь в амбар подымать кверху, приступков двадцать, может и больше, так на последнем приступке чуть ноги шагают. Повозишь хлебозаготовку, и дальше перерыв.

Поспевает овес жать и снопы в кабаны класть. Тоже работа тяжелая и не женская, а приходилось делать. Потом появились тяжелые молотилки. На них, конечно, молотить было быстрее. Молотили с осени до весны. Возили снопы на конях. Зимы были холодные, а поле дальнее – за 6 км. Было очень холодно возить снопы, но возили по всем зимам. Народ был, конечно, дружный. Работали за трудодни. На трудодень получали всяко – какой урожай вырастет, столько и получишь.

Зимой сидели с лампами керосиновыми. Днем работали, а ночь еще надо прясть куделю^>21, ведь носить нечего. Денег взять негде, кроме как продать хлеба, а много продать тоже было нечего. Семья была большая и все мелочь. Рабочих было три человека. Отец потом помер и оставил нас семь человек. Так что горя хватили много – сбирали, одевались очень плохо. Из семи ребят нас осталось только трое, четверо померли, все не дожили до пенсии, все были простужены. И померли молодые.

«Дела были плохи»

Беляков Михаил Анатольевич, 1910 г., Тамбовская губ.

Коллективизация прошла у нас быстро. Все сельчане почти сразу же вступили в колхоз. Сопротивления практически никакого не было. Вот только кулаки все середняков на свою сторону сманивали. Но кулаков было мало – всего 2 семьи. Середняков быстро сломали, а семьи кулаков собрали и увезли красноармейцы.

Очень много раз приезжали люди в кожаных кепках, все агитировали нас за колхозы, рассказывали, что и как. Наша семья сначала сомневалась, но потом всем миром решили, что вступать надо, так будет легче. Но легче не стало, работали сначала за галочки или трудодни. Денег тогда нам и не думали давать. Много раз наш колхоз переименовывали в подсобное хозяйство или в совхоз, а зачем…, мы работающие там, не понимали.

Когда все только записывались в колхоз, жалко было отдавать туда нашу скотину. И года через 2 как мы были в колхозе у нас чуть ли бунба не была. Все крестьяне захотели обратно своих коров, потому как видели, где их скот содержали, как к ним относились, чем кормили. Мор страшный был среди скота. Но потом уладили все дела. Председатель ходил и всех успокаивал. Было очень строго с планом. В тридцатых годах, если ты там не выполняешь, все что обязался, дела были плохи, могло дойти и до расстрела. Ну а если в голодные времена ночью выберешься на поле унести колоски, то судили за это беспощадно и высылали далеко на север колымить^>22 или сажали до 10 лет.

Коров голодом морили. Тут рядом стоит стог сена, а коровы дохнут. Дак наши сельчане ночью коров кормили, из колхозного стога солому таскали.

«Желающих было немного»

Юдинцев Иван Александрович, 1914 г., дер. Нагаевщина.

До коллективизации была хуторская система. В 1921 году был год голодный. Ели клевер, траву, десятигодовалую солому с крыш снимали. Но хутора в скорости ликвидировали. Начался передел земли, полос, много шуму было. Сделали небольшую подать, кто плохо жил, у того не брали. В начале 30-х годов начали организовываться коммуны. Был у них общий дом, отдельная у каждого комната, все общее, питание бесплатное. Приели они все, что было от богачей и коммуну распустили, распались.