Я ждала приезда мамы с сопровождающими ее лицами уже больше часа. Надя изводила меня беспрерывными вопросами о Бенчике.

– Да увидишь сейчас сама. Что ты меня мучаешь?

– Мама, а он лохматенький? Какого цвета? А породы?

– Кокер-спаниель, красивый, кудрявый, уши длинные, коричнево-бежевый в светлых пятнах. Хотя я и сама не знаю. Не видела.

– А он сильно породистый? Сильно? – казалось, Надя засомневалась, можем ли мы соответствовать.

– Породистый. Настолько, что лордами и графами были не только его бабушки, но и случайные дети неразумных побочных страстей его дедушек.

– Что?

– Так, ничего. Тебе это еще рано понимать…

Бенчик и правда был гораздо породистее всех наших самых именитых знакомых. Павлик Давидович, по сформированному на генном уровне древнему еврейскому принципу – никогда ничего заграничного не покупать на территории России (потому как все заграничное, включая живых породистых собак, производится евреями и армянами еврейского происхождения из местного подручного материала), вываживал щенка американского кокер-спаниеля, как невесту китайского императора. Он узнавал о пометах, ожидаемых к реализации в Москве и Питере, списывался с далекими родственниками в Америке и Канаде и, наконец, вышел на след молодого почти годовалого пса, привезенного непосредственно с американского континента и предлагаемого к реализации по причине охладевшего к нему интереса предыдущих хозяев.

Надо пару слов сказать и о самом Павлике Давидовиче. Он был полноценным евреем, но не был им в том смысле, что поступками во многом отличался от собратьев и сородичей. Он был подвержен чувствам – человеческим чувствам русского человека, когда вдруг возникало непредсказуемое «хочется», необъяснимое «жалко», совсем уж непредвиденное «за любые деньги». При этом еврейская мама не преминула проконтролировать добавку в его ДНК всех обязательных ингредиентов еврейской закваски. У Павлика Давидовича начисто отсутствовала русская лень, ему не свойственно было сворачивать с избранного пути, по-русски петлять в извилистых завихрениях безответственно развивающейся судьбы. Он был всегда подтянут, собран, активен, коммуникабелен и обаятелен той настоящей еврейской обаятельностью, от которой невозможно оторваться, секрет которой не поддается разгадке, как и последующее ощущение лукавства – будто что-то пообещали, поманили, а не дали.

Стать обладателем породистой уникальной собаки сподвигла его супруга. Но то, что Павлик Давидович увлечется идеей настолько, что маханет за псом в Москву, никак не входило в планы ее прижимистого характера и прагматичных взглядов на отношение к животным в принципе…

В состоявшийся приезд в Москву хозяин назвал цену, предъявил копию именитой родословной и определил, наконец, основное условие – или завтра, или собаку усыпят. Если бы Павлик Давидович был только евреем, цена заставила бы не призадуматься – решительно отказаться. Продавец загнул ее вдвое и не скрывал довольства на широкой рязанской плебейской морде. Но он был богат и уверен в себе, а потому и правда мог усыпить пса просто из самодурства. И в глазах его Павлик Давидович профессиональным взглядом хирурга заметил не просто издевательство над одержимым врачишкой-евреем. В них виделся садизм.

– Надо посмотреть собаку. Если все нормально, возьму сегодня.

– Че смотреть? Собака как собака, здесь в бумажках все написано. По морде у нее больше не прочтешь, – и заржал громко, открыв рот с непрожеванной мерзкой смесью цветной капусты, грибов и свинины.

– Помойка, – покривился про себя Павлик Давидович, – и жрет, как боров.