– А вы знаете, что я могу с ней сделать? – осведомился мистер Ларкинс, и его тонкие, мокрые губы искривились в отвратительной ухмылке так, что Софи стало тошно.

Бедная малютка, однако же, старалась выглядеть уверенной в себе женщиной. Она перевела дыхание, затем положила ногу на ногу, и заявила:

– Нет, не знаю. Но как любезный хозяин, вы могли бы предложить мне чашку чаю, или кофе!

– Непременно предложу, милая леди, как только ваша мама мне заплатит за этот чай. И за кофе тоже.

– У вас так плохо с деньгами, что нет даже на чай?! Но, поскольку мама не заплатит, похоже, мне кофе от вас не дождаться, – заявила Софи. – Итак?

– Что «итак»?

– Что вы имеете предъявить моей маме?

– А то, что она, когда вышла замуж за вашего папу, уже была замужем за другим мужчиной, – заявил Ларкинс, и не без удовольствия увидел, как лицо Софи вытянулось.

– Этого не может быть! Вы не смеете, – голос Софи зазвенел на высокой ноте.

– Но это правда! За двоемужество положено семь лет тюрьмы… или каторги, моя дорогая, – голос Ларкинса был сладким, как патока, – а на незаконнорожденных девицах не женятся, – ведь вы не можете считаться законнорожденной в таком случае. По крайней мере, я своему сыну этого не позволю.

Софи явно была потрясена. Она сидела, опустив голову, затем обвела блуждающим взглядом кабинет.

– Мне дурно, о Боже, – прошептала она чуть слышно.

Видимо, ей нужно было как-то себя поддержать, поэтому она, явно не понимая, что она делает, вынула из вышитой сумочки серебряную фляжку для коньяка, отвинтила крышку и, отвернувшись от Ларкинса, приложилась к горлышку.

– Прощу прощения, – добавила она, заметив, что хозяина кабинета покоробили ее манеры, – колониальные привычки, знаете ли.

– Если вы собираетесь жить в Лондоне, купите себе нюхательные соли, – посоветовал Ларкинс, – это куда приличнее для леди…

Она не ответила на его ехидное замечание. Глоток бренди, судя по всему, привел ее в чувство. Голос ее был почти тверд, когда она заговорила с вызовом:

– Ваше влияние на вашего сына совершенно ничтожно, и это я буду решать, женится он на мне или нет, а что до моей мамы… Допустим, вы объявите, что она была вашей женой, и допустим, вы даже найдете свидетелей…

– Найду, конечно.

– Но как вы докажете, что она была женой мистера Олриджа? Называть себя женой и быть ею – разные вещи. Может, она была просто любовницей, выдававшей себя за жену?

– Может быть. Но даже если так, то это не сделает ей чести. Она будет опозоренной в глазах общества, падшей женщиной, а что же касательно вас… то знаете, как на свадьбе священник говорит: «Если кто-то знает причину, по которой этот брак не может состояться, то пусть назовет эту причину сейчас или умолкнет навсегда!» – так вот, я могу у алтаря заявить на вашей свадьбе, что этот брак не может состояться! По причине куда более веской, чем незаконность вашего рождения, и эта причина – инцест. Ибо ваша мать была не просто замужем за кем-то – она была замужем за мной, и значит, вы с Джеймсом – единоутробные брат и сестра!

Этот удар явно лишил Софи последних сил к сопротивлению. Она зажала рукой рот, словно сдерживая рвущийся крик. А затем она, мотая головой, прошептала то ли страстно, то ли умоляюще:

– Моя мама сказала бы мне… Моя мама не выдала бы меня замуж за моего родного брата… А если она мне ничего не сказала, то значит, вы лжете!

– Уж кто умеет лгать, – хмыкнул Ларкинс, – то это именно ваша мама, когда речь идет о ее выгоде. Лгать прямо в лицо, лгать, не заботясь даже о правдоподобии собственной лжи… Вот последний пример: она уверяла меня вчера, что после крушения парохода посылала мне письма с посыльным, дважды, но ей якобы ответили, что мистер Ларкинс по этому адресу не живет! А я жил по этому адресу, я никуда из дома не выезжал – я оплакивал мою дорогую погибшую супругу… а она бесстыдно развлекалась с другим! И после всего этого вы ей верите! Когда речь идет о ее выгоде, нет такой лжи, на которую она не способна… а тут ей представилась возможность выгодно выдать вас замуж… почему бы не промолчать по поводу инцеста?