Он увидел ее всего-то еще раз – мельком, в толпе, уже на Болотной, когда ее уволакивали в ментовозку, – рыпнулся – спасти, заступиться, – но не смог прорваться даже через первый из двух кордонов омоноидов, их разделявших. А потом и его упаковали.

А уж когда стало известно, что Асе удалось сбежать из-под домашнего ареста и выехать в кузове чьего-то грузовика под видом мешка с картошкой, прочь из страны, – совсем глупо, бестактно и провокативно было бы с его стороны звонить по неблизким политизированным знакомым, вхожим в оппозиционную тусовку, расспрашивать, из праздного интереса, где она. В фэйсбук Асе он написал встревоженную маляву сразу же – но Ася то ли фэйсбук не просматривала, то ли письмецо от чужака, как это бывает, упало в какой-то фильтрующий малозаметный ящичек, – в общем, ответа на него Кирилл тогда так никогда и не получил. Ни одной новой записи в Асином фэйсбуке никак почему-то не появлялось – либо она не вела его больше, чтоб грушные хаккеры не засекли ее новое место жительства, либо вела, но какой-то другой, под псевдонимом, – псевдоним этот был Кириллу неизвестен, – а расспрашивать кого-то из серьезных людей об этом, в этой чудовищной ситуации, опять же, было неловко, – чтобы в его любопытстве не заподозрили какую-нибудь провокацию («ну кто я такой, – чтобы мне во всю эту серьезную игру лезть?» – всё время будто бы смущался себя Кирилл). И к тому времени, как и сам Кирилл, получив в Москве повестку на допрос и пережив в своем главном офисе сарацинский набег в стиле маски-шоу головорезов (гугниво и косноязыко уверявших, игриво приставив к нему автомат, что они из какого-то «управления «Эээээ…», но никак не могших определиться, что ж за криминал они ищут? – дыры в неисправных огнетушителях? пыль с Болотной площади на башмаках Кирилла? приторные пальцы бухгалтера, евшего руками сладкие булочки на незаплаченные налоги? или всё-таки попросту и честно: немое презрительное осуждение бандитского зажравшегося силового реваншистского режима в глазах?), – немедленно же тихо продал партнерам по бизнесу свою фирму и, без всяких понтов, но со стопроцентной уверенностью в правильности этого шага, скипел на французскую дачу в бессрочные летние каникулы, – кто-то вполголоса уверял, что Ася, якобы, нелегально скрывается в Латвии, а кто-то со знанием дела поправлял, что уж давно через Украину выехала в большую Европу и запросила убежища.

В первый год-два жизни на сладкой чужбине у Кирилла была ломка – Кирилл чувствовал себя не у дел, в голос рыдал, когда видел в интернете, на заблокированных для русских читателей сайтах, видео, как арестовывают и избивают людей на улицах Москвы на демонстрациях, французским друзьям с трудом удавалось винтить его, когда он порывался ехать в аэропорт и самоубийственно бросаться обратно в омут: «я должен был быть там, трус, малодушный трус, надо было остаться и сражаться!» – и всерьез готовился, тайком уже от здешних друзей, всё-таки, немедленно прилететь в Москву «на баррикады» – когда почувствует, что именно физическое присутствие его на баррикадах сможет хоть на что-то повлиять, – хотя, разумом, и отдавал себе отчет, в каком заведении, ровно через полчаса после приземления, он окажется. А уж когда спецслужбы начали отстрел да потравы… Когда спецслужбы начали вновь, как в прошлом веке, криминальными методами практиковать излюбленный «неестественный отбор» и селекцию, и селективно редить ряды диссидентов… Когда из приличных людей в живых в лидерах оппозиции никого не оставили… А тех, приличных, кто ухитрился выжить, выдавили за границу в изгнание… Когда «поддерживать» (странный глагол! в воображении вызывавший только плашмя тяжело падающее простреленное на мосту тело) среди лидеров оппозиции уже в общем-то было некого… Когда Кирилл всмотрелся и рассмотрел холодные рептильи глаза убийцы, которые теперь были глазами его страны… Когда родная страна ужаснула звериным оскалом словно бы в оборотней в полнолуние от запаха первой крови превратившихся вроде бы вчера еще нормальных, вроде бы вчера еще по-русски милых и вроде бы вчера еще добреньких обывателей – вдруг перекинувшихся в убийц, жаждущих чужой крови и улюлюкающих, словно стадо фанатов-убийц, выдавая вожакам индульгенцию на всё новые и новые убийства и войны… Когда он расслышал этот страшный гогот и нечеловеческий, вурдалачий голос озверевшей, офигевшей в жестокости и зверстве страны за спиной… Когда выжившие, вполне прирученные, вполне выдрессированные режимом, вполне вписавшийся в систему «оппозиционеры», боясь обидеть быдло, начали, криво подмигивая и нервно подергивая глазом, поддерживать крымнаш… Когда… В общем, Кирилл не то чтобы плюнул – но решил не оборачиваться и идти вперед: как-то осознал, что совесть его спокойнее как раз именно здесь, в той ситуации, когда в паскудной сваре не участвует и ответственности за действия режима не несет.