Так ли, сяк ли я был готов. Но волновался страшно и топтался за кулисами из угла в угол, поглаживая свои непривычно толстые и шершавые щеки. У меня было неловкое ощущение, что они вот-вот отвалятся. Тут прозвенел третий звонок, и занавес открылся. Мой выход. Я резко открываю бутафорскую дверь и упруго-нацеленной походкой иду на сцену: тишина – никаких аплодисментов на появление Кирова. Внутри захолонуло, но я продолжаю играть. По ходу действия я должен весело и заразительно хохотать. И вот когда я захохотал, мои ватные щеки отклеились и повисли странными мешками. Краем глаза вижу побелевшее, перекошенное лицо директора за кулисами… На миг я растерялся, не зная, что делать! Наконец с трудом справился с сердцем, которое готово было выскочить, и только потом сообразил повернуться к зрителям спиной и проговорить остальной текст. К счастью, выход был небольшим, и я быстро ретировался за дверь. А за сценой меня уже ждали наш гример Ситнов и взбешенный Бондаренко, который яростно начал срывать эти злополучные щеки и утешать меня, что все в порядке. «Мастера» по историческим гримам уже не было видно. В следующий мой выход на сцене появился весьма похудевший и, вероятно, еще более помолодевший Киров.

Рецензии на спектакль были по-ленинградски вежливыми, а про мое исполнение писали, что молодой актер еще не до конца справляется с ролью. Конечно же не до конца! Я сам знал это и чувствовал за собой вину, и был страшно расстроен случившимся. Пусть роль Кирова была пробой, которая не подорвала веры учителей в мои силы, но и восхитить их она также не могла. Так для меня началась совсем неяркая жизнь молодого актера, который в общем не проваливал роли, но и не ослеплял зрителей особенным блеском. Я спокойно относился к такой действительности, понимая, что всему свое время, но иногда все же мучился выдуманной творческой несостоятельностью, полагая, что мне не место в театре, и терзал себя риторическими вопросами о своем актерстве вроде: «Ну когда же, когда я отравился этим ядом?!»

В детстве я не мечтал быть актером.

Мальчишкам вообще, как мне кажется, больше свойственно мечтать быть теми, кого артисты играют. И мы хотели быть похожими на героев знаменитых в те годы кинолент «Чапаев», «Броненосец «Потемкин», «Путевка в жизнь». Вряд ли кто-то из нас тогда обращал внимание на имена исполнителей ролей, и то, что это игра, вряд ли приходило нам в голову. Герой и актер сливались в воображении воедино – на коне с саблей наголо скакал сам Чапай, а не актер Борис Бабочкин.

Больше всего нас увлекал сюжет. Знаю по себе: сколько бы я ни смотрел фильм, каждый раз, как впервые, с замиранием сердца переживал опасность, которая грозила нашим, сжимал кулаки при виде врагов, в избытке чувств, когда наши побеждали, стучал вместе с другими ребятишками ногами по полу и громким шепотом горячо обсуждал увиденное на экране: «А он сейчас как стрельнет!», «Посмотри, посмотри, как он сейчас понесется!». Замечательна эта мальчишеская способность – все заранее знать и переживать горячо, как впервые. Хоть в сотый раз смотришь фильм, знаешь все движения героев картины, а все принимаешь взаправду, всамделишно.

Вот эта удивительная способность детей быть непосредственными, безоговорочно верить в происходящее на экране или на сцене и есть та самая столь редко достигаемая актерская мечта. Сохранить детскую восприимчивость, безоглядную веру в игру и ее правду, сочетать это со взрослым, может быть, горьким жизненным опытом удается только большим талантам. Все это я узнал много позже, а не тогда, мальчишкой, когда бегал в кино.