– А ты с этим типом будешь встречаться? – спросила она.

– Может быть. А ты что думаешь?

– Поужинать я бы сходила. Почему нет? Сводит тебя в какое-нибудь приятное местечко. Мужики вроде него обычно не скупятся. Деньги у него явно водятся. – Эти слова она произнесла с презрительной интонацией, словно деньги – это инфекция, передающаяся половым путем. – Это невооруженным глазом видно.

Лори обожала чужие деньги. Она всегда их чуяла издалека и выуживала из других, словно свинья, раскапывающая трюфели.

– Костюмчик-то, – сказала она, – дорогущий. И часы. Ты на часы обратила внимание?

Я покачала головой. Ни на что я внимания не обратила.

– Ты же вроде его недавно придурком обозвала? – спросила я.

– Ну и что? Ты ж не замуж за него собираешься. Скорее всего, он женат. Знаем-знаем, все они такие.

– Кто они? Мужики?

– Мужики такого сорта.

– И что это за сорт такой?

– Которые клеят телок в барах.

– Ты считаешь, он меня клеил? Я бы так не сказала.

– Ну еще бы, – отозвалась она. – Ты так не выражаешься.

– А по-моему, он не из таких, – сказала я. – Чаще всего ведь как бывает: тебя угощают, и все – считают, что за вход заплачено. Билетик на руках, осталось только пробить. Никто даже близко не пытается что-то о тебе узнать. А этот вел себя иначе. Он… он как будто прижал меня пальцем и надавил до боли. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю. Тебе хочется с ним переспать, потому что он секси и такой как бы мерзавец, а ты мазохистка. Бывает, что уж тут. Стыдиться нечего, Анна. Подумаешь, мазохизм, есть вещи и похуже! И видит бог, тебе давно пора потрахаться. Я не надевала сережки все то время, пока у тебя не было секса, и у меня дырки в ушах заросли.

– Спасибо за яркий образ, – сказала я.

– Всегда пожалуйста, – откликнулась она. – Так, а ведь завтра нам за комнату платить?

– Первая пятница месяца. Да.

– Может, одолжишь мне деньжат? Немного. Фунтов пятьдесят. А то я на мели.

– Без проблем.

У меня было достаточно денег. В этом месяце я отработала пару лишних вечеров и как раз получила гонорар – в сумке у меня лежал толстенький конверт.

– Могу дать хоть сейчас, – сказала я.

Я достала и протянула ей несколько купюр. Для нее не жалко. Лори никогда не отдавала долгов, но сама, когда была при деньгах, швырялась ими направо и налево, кутила от души и платила за все: за выпивку, еду и такси. Поэтому деньги утекали сквозь ее пальцы как вода, поэтому она все время в них нуждалась и поэтому исходила ядом в отношении всех, у кого они водились.

Видимо, необходимость просить у меня взаймы ее напрягала, потому что настроение у нее резко улучшилось. Мы вышли из метро и хохотали над какой-то ерундой всю дорогу по Митчем-роуд, где с наступлением темноты, несмотря на холод, собираются люди: толкутся у помпезного старого кинотеатра, переделанного в зал для игры в бинго, кричат и целуются посреди улицы, слушают музыку с телефонов, топчутся в очереди перед нейл-баром, где до поздней ночи можно не только сделать маникюр, но и купить сэндвич. Однако дальше улица затихала, и лишь манекены глазели на нас из неосвещенных витрин. В магазине париков торчали безумно накрашенные головы. В магазинах тканей красовались детские манекены в нарядных сатиновых платьях. Лори просила меня напеть то одну, то другую джазовую песенку, которые ей нравились, и подпевала, если знала слова, – «передо мною ты стояла, и через лондонский туман вдруг ярко солнце засияло», – а прохожие пялились на нас. Снова помрачнела она, только когда мы свернули на свою улицу. Замолкла и принялась вздыхать, и у меня внутри тоже возникло злое, болезненное, безнадежное чувство, которое – я знала – испытывала и она. Лори вставила ключ в замок и выпалила: