Я позвонил Саше, который меня, конечно, узнал, даже не особенно удивившись звонку после столь длительного перерыва, но довольно раздраженно ответил мне, что он никого не принимает, он умирает, у него болезнь Паркинсона и он забрался в такую глушь, что к нему и проезда нет. Я всe же как-то сумел убедить его принять меня, под предлогом нужды в архивах, связанных с Титовым, быстро собрался и приехал к нему на машине в район города Ренн, на границу «волшебного» Броселиандского леса, в четырех часах езды от Парижа. Саша действительно выглядел больным, постарел, ходил медленно и прихрамывая, с тростью. Однако его улыбка была узнаваема, и мне показалось, что он рад вниманию. Его настороженность постепенно сменялась доверием. Бытовая ситуация Путова представлялась мне непростой, во многом из-за отсутствия общего языка (в прямом смысле слова) с сыном Васей, которого Саша сильнейшим образом любил – но ни один из них не умел говорить на языке другого. Дом был забит впечатляющим количеством давно не видавших света и обросших паутиной скульптур, картин и папок с рисунками; они были сложены в двух больших помещениях под протекающей крышей. Как минимум дюжина кошек и котят, пользующихся протекцией хозяйки и детей, «по-заболоцки» носилась по большому, несколько запущенному, холодному бретонскому дому. Из своей комнаты на втором этаже (единственной в доме как следует протопленной) Саша спускался в гостиную, в основном чтобы поесть, но также чтобы поприветствовать гостей. Через некоторое время он возвращался по лестнице к себе, плотно закрывал дверь («а то коты войдут») и ложился на софу, окруженный полками с архивом. Абсолютный, феноменальный порядок архивов Саши Путова!

Многое выяснилось значительно позже. При этой нашей с ним встрече, первой после долгого перерыва, я переснял несколько фотографий с интересующими меня персонажами, а также получил в пользование скульптуру работы Путова – лицо Ю. Титова, крупно вырезанное в вертикальной дубовой колоде, с птицей на голове. Скульптуру я отвез Юре в дом престарелых, он ее очень оценил и радостно ходил вокруг. Что касается Бретани, я долго не мог найти время для возвращения в Ренн, и, когда наконец добрался через месяц или два, ситуация была более напряженной. Саша сильно сдавал, был совсем не в духе. Тем не менее он радовался, как ребенок, русским продуктам – сгущенке и пряникам, которые я привез ему из Парижа.

Я старался приезжать чаще. Саша принимал меня в своей комнате, окруженный портретами детей и картинами, давал смотреть каталоги с подшивками фотографий работ, созданных им на протяжении всей жизни. Эта подшивка была предельно точно организована по годам, начиная с 1986-го – съемки монументальных работ в казармах Цахала, картины, скульптуры, рисунки, серия к серии, даже потерянные или проданные, – и заканчивая последними работами 2000 года. Двадцать восемь папок с наклеенными на листы фоторепродукциями стояли в ряд, а перед ними в углу шесть альбомов репродукций рисунков и скульптур с 1962 по 1968 год. Также по годам были разложены альбомы с фотографиями людей и событий, эмиграция и путешествия. Отдельно стояли пять толстых подшивочных папок, на корешке которых были приклеены надписи: «Реализм судьбы, часть I-1, I-2, часть II, часть III-1, часть III-2».

Путов застенчиво признался в том, что закончил написание книги о своей жизни и что это, по его мнению, «ужасная книга». У него проявлялась сильная неуверенность в себе, граничившая с манией преследования, комплекс неудачника, перемежавшийся с непоколебимой убежденностью в своем божественном предназначении творца, во всеисторической ценности им сделанного и написанного. Но он отказывался под любыми предлогами передать эту книгу в люди, даже для прочтения, не говоря уже о публикации. Отказывался, как бы стесняясь.