– Яволь, херр оберст![7]

Виталий Петрович помолчал, снова потер лоб пальцами и продолжил уже более спокойно:

– Оперативные материалы я тебе показывать-листать не буду, но поверь – тех, кто вас изрешетить пытался, я знаю. Буду к себе суров: я не знаю пока, как их «приземлить» и тем более, как их официально привязать к заказу Гамерника. Этих наемников на «понял-понял» не возьмешь, они ребята серьезные.

Штукин тихо кашлянул и поднял руку, как первоклашка. Ильюхин, разрешая, кивнул, и Валера очень осторожно начал выстраивать предложение:

– А вот Ермилов бы… Он смог бы их разговорить… Денис рассказывал, что…

Полковник не дал ему договорить:

– Я надеюсь, что ты так пошутить решил. Да? Пошутил?

– Пошутил, – мрачно кивнул Штукин. – Мне, вообще, как я заметил, особенно удаются шутки на тему собственного расстрела.

Виталий Петрович одобрительно кивнул:

– Это хорошо, что ты чувства юмора не теряешь. Ничего-ничего, мы и не из таких ситуаций выходили достойно. Ты особо не гоняй, ты больше прислушивайся. В системе Юнгерова скоро возникнет такая атмосфера, когда о чем-то открыто не говорят, но все всё понимают…

– Появилась уже, – заметил Штукин.

– Тем более! Значит, скоро и конкретика начнется – только определяй по косвенным признакам, как говорят наши друзья чекисты… Тебя что-то смущает?

– Есть немного…

– Что? Ты не таи, у нас же с тобой откровенный разговор…

– Виталий Петрович, я, когда в «наружке» топтал, мое дело было поросячье, главное – за объект не думать. В отделении, когда опером был, так то же самое: мы – окопники, любое серьезное преступление – главку виднее. И сейчас – все то же самое получается…

– Это с чего же ты так решил? – удивился Ильюхин, а Штукин на его удивление только руками развел:

– Ну – как же… Вы на мое мнение о Юнгерове и его людях даже внимания не обращаете. Такое ощущение, что вам не важно, кто хороший, кто плохой…

Полковник жестом подозвал официантку, чтобы попросить ее принести еще кофе, и Валерка вынужден был оборвать свою фразу. Впрочем, Ильюхин и так уловил ее смысл и постарался ответить искренне, насколько мог:

– Это не так. Мнение твое для меня очень важно, но это не значит, что я с ним всегда буду соглашаться. Более того – иногда буду спорить, хотя и согласился уже с ним. И вообще, в этой истории, в этой конкретной ситуации, тут как раз все от тебя и зависит. Ты там один, а нас здесь много. Это не значит, что я тебя слушаю, тупо докладываю кому-то наверх, и там наверху кто-то принимает какие-то решения… Я, кстати, если хочешь знать, в Москву еще ничего по существу и не докладывал. Туда, кроме пустых формальных бумажек, ничего и не уходило. Нечего было докладывать. А если бы и было что, то я сто раз бы еще подумал: стоит ли доложить, и если стоит – то в каком объеме и в каких деталях, – чтобы, во-первых, тебя не подвести, а во-вторых, – себя не подвести. Потому что я понимаю, что ты среди людей, и людей сложных, а не в среде наркоманов-налетчиков, к которым общечеловеческие ценности примеривать просто глупо…

Девушка принесла им кофе – Штукин даже удивился, как его быстро приготовили. Ильюхин быстро схватил свою чашечку, и Валера заметил, что рука полковника чуть подрагивает. Виталий Петрович отхлебнул приличный глоток, обжегся, невнятно матюгнулся и продолжил:

– И вообще… Результатом твоей работы может стать вывод, что все это сообщество должны разрабатывать не милиционеры, а налоговые службы. Может такое быть?

– Запросто! – оживился было Штукин, но Ильюхин махнул на него рукой, сиди, мол, слушай:

– Запросто – не запросто, а такой результат – тоже результат. Только выводы сами по себе не рождаются, к ним приходят. Ну и если налоговые службы – так флаг им в руки… Но! У нас ведь есть трупы! Так? Так… И что, мы все знаем? Нет, не все, а очень поверхностно… И значит, какова цель?