Если звёзды разбегались неровно, нервно, путались, сталкивались – мир обещал быть недобрым, зловещим. Обещал быть миром, где жгут города, и где солдаты не возвращаются с войны.
Тогда я отсиживался дома, пил горячий шоколад, смотрел в окно, по которому скользили всполохи огня и капли крови.
Сегодня даже не вышел посмотреть. И так всё ясно. А как я хотел, сезон дождей тянется уже вторую вечность.
Ладно, не всё же ясной погоде быть, можно и ненастью побыть немножко…
2013 г.
Никому не нужно
– Да никому это не нужно, – говорит кто-то.
Оборачиваюсь. Кто-то поспешно улепётывает в толпу.
Я его не преследую.
Я и сам знаю, что это никому не нужно. То, что я делаю. То, что я рисую.
Это ещё не так страшно, когда кто-то говорит: никому не нужно. Страшнее бывает другое, когда кто-нибудь спрашивает:
– Зачем?
А я не знаю, зачем. Просто не знаю, и всё тут. Зачем рисую. Зачем каждый день выволакиваю на улицу этот проклятый мольберт, как проклятый, размазываю краски по холсту.
– Картины недорого, пейзажики, портреты на заказ, абстракция на любой вкус, любой каприз за ваши деньги… – говорю нараспев.
Прохожие не слышат. Не замечают. Изредка приостанавливаются, призамедляют шаг. Снова бегут куда-то по своим делам, по магазинам, по офисам, по метро, по лифтам, по фабрикам и залам заседания.
Они не смотрят на мои картины.
Они никогда не будут смотреть на мои картины.
У них нет глаз.
Ни у кого. Идут. Спешат. Подставляют солнцу безглазые лица. Трещат по мобильникам, да-да-да, иду-иду-иду, буду-буду-буду…
А иногда, вот так, кто-нибудь зашипит за спиной:
– Да никому это не нужно…
Вздрагиваю.
Но это ещё ничего, не страшно. Хуже другое, хуже когда подойдут и спросят:
– Зачем?
Вот и думай-гадай, что ответить…
Я и сам не знаю, зачем пишу картины. Просто. Не могу не писать.
Иногда – редко-редко – кто-то что-то покупает. Так. Просто. Вешает в доме на стене. Так. Просто. Всё равно ничего не видит, что на картине. А может, покупает, чтобы сделать мне приятно. И в соседнем районе бросает картину в мусорный бак.
Иногда сам себя спрашиваю: зачем.
И не нахожу ответа.
Потому что я их тоже не вижу.
Картины.
Потому что у меня тоже нет глаз.
Иногда провожу пальцами по холсту, ощупываю, пытаюсь понять, что изображено на картине, не понимаю.
Жду, что однажды придёт кто-то, кто увидит. Скажет мне, что там, на холстах.
А вы видите?
А?
2013 г.
Вам скомпенсируют
– Вечер добрый.
Оторопело смотрю на него. С ума я сошёл, что ли, дверь на тридцать три раза закрывал, и на тебе…
Вертится на языке: как вы сюда попали, вместо этого выжимаю из себя:
– З-здрассте.
Проклятая вежливость. Грабитель в дом ввалился, а я – здрассте. Ещё бы чашечку кофе предложил. Грёбаное воспитание, ах, Мишенька, ах, поздоровайся, ах, какой невоспитанный мальчик…
– Нет, я не грабитель.
– Мысли читаете?
– Вроде того. Разрешите сесть?
– Р-разрешаю.
Садится. Почему-то не в кресло, а на пол. Незваный гость с синим лицом и горящими глазами. Сразу начинает вертеться на языке: у неё глаза – два бриллианта, три карата…
– У меня для вас… плохие новости…
Ёкает сердце, с Иркой что-то… или Данька что натворил…
– …вам придётся съехать.
– Как съехать?
– Из дома.
– К-как… совсем?
– Да. Совсем.
– Но…
– Здесь будут строить базу.
– К-какую?
– Военную.
– Кто?
– Мы.
Даже не спрашиваю, кто мы. Вообще: не всё ли равно, кто мы. Он смотрит на меня, холодно, пристально, от него пахнет чем-то синтетическим, неживым, как в кабинете у стоматолога, только хуже. Чувствую, что ему нет дела до меня. И до нас до всех.
– Но… вы понимаете… мне же жить негде…
– Вам скомпенсируют, – жестом фокусника он вынимает из кармана банкноты, – сколько нужно?